Мы состоим в аморфной переписке.
Тобою в мир представлены творенья.
Я составляю азбучные списки
По ряду чисел, образов, явлений.

Ты властвуешь над камнем и над птицей,
Над бурным морем и холёной твердью.
В Твоих руках вселенной колесница
Несётся жизнью и зовётся смертью.

И в книгах продолжается творенье.
Мы силу слова обращаем в дело,
Когда по Слову Твоему есть тело,
И слово входит в тело как виденье.

В моей руке не молот. Я - не молод.
Я заперт в келье. Мне приносят пищу,
Скромней которой только душный голод,
Побрезговать которой мог бы нищий.

Но Господом обещанная Книга,
Чей аромат помазанья как миро,
Чьё добровольно принимаю иго,
Дороже мне любых сокровищ мира.

Она вся дрожь и прячется в предметах…
Под купол храма и в тоске звенящей.
Она повсюду видится всё чаще.
Я должен рассказать Ему об этом.

Посплю часок. И снова за молитву.
Скрипит перо, царапая мой свиток.
За каждый завиток веду я битву,
Вселенной исповедуя избыток.

Материя освещена лампадкой.
Но изнутри она мертва как соты,
В которых мёд отсутствует, и сладко
От предвкушенья будущей работы.

Хотел бы я вернуть Тебе готовым
Мир, заигравший на заре пчелиной,
Волнующим, свободным и единым…
Наполненный и увлажнённый Словом.

Художник — мускул, а поэт — горячность,
Певец — глоссарий, хоровод — наука.
И что от Бога, то в реке — прозрачность,
В степях — раздолье, в человеке — мука.

Неодолимо просит новоселья
Скрипящее перо, рисуя эхо…
Ещё возводится вселенское веселье
Касаясь воздуха внутри Его доспехов.

Ещё касаясь книг, как одалиска
Душа — пуста по контуру сосуда…
А слёзы льются сверху вниз, покуда
Затворник Твой не кончил переписку.

Сквозь витражи проходит солнце. Келья
Наполнилась весны благоуханьем.
Нет времени, однако, для веселья.
И в хохоте я слышу заиканье.

Улыбка так походит на гримасу.
И счастье без Воскресного блаженства
Ваятелю не камень точит — лясы,
Внушая на порывах к совершенству

Удобством брать или соблазном позы…
Где смех кругами по воде расхожий,
И отливает медью глянец кожи…
Тогда как верх и низ снискали слёзы.

Мы с Богом состояли в переписке.
Я пользовался письменным прибором.
Он пользовался бесконечным списком
Своих творений: хладностью притвора…

Крестом над куполом, иконами, хорами…
Входя как дух под ризу облаченья.
Его речей за прочими дарами
Я мог расслышать ровное свеченье…

Страниц ещё не порванных завесы…
Библиотеки тайной ожерелье…
Здесь всё в лесах строительных веселье,
И слёзы праведных несут Его отвесы.

Настенька недавно спрашивала меня: снятся ли нам одинаковые сны? Мне давно уже ничего не снится. По техническим причинам. Переходный возраст. Исходный, я сказал бы. Но я пока таки помню, что если человек сильно любит другого человека, то им непременно приснится один и тот же сон. Они ведь не могут расстаться ни на минутку. Надо только суметь вместе закрыть глазки. И уже не подсматривать, а то можешь отстать, спускаясь по тропинке вниз, в страну сновидений. Вот уж где потеряться легче лёгкого. И тогда придётся бегать по всем закоулкам, заглядывать под все шорохи и слушать все мысли. Найти друг друга по разным снам ой как трудно! Хотя, если верить «сонникам», нам всё-таки видятся одинаковые сны. Одинаковые с точки зрения их символики. Наши чувства, при всем их разнообразии, рождают музыку, которую могут видеть практически все… Но этого Настенька уже не слышала. Как вы понимаете, она уже успела закрыть глазки. И я стараюсь замереть, и даже не дышать какое-то время, чтобы не нарушить таинства. Мы обязательно встретимся, Настенька… обязательно.

А на самом деле… отойдя на цыпочках от её детской кроватки, я всё-таки запишу пару фраз на всякий случай. Может Настенька прочтёт когда-нибудь позже, когда научится читать. Или я сам ей успею рассказать про это…

В нашем состоянии… внутренне человек слишком одинок, чтобы видеть с кем-то одинаковый сон. Внутри него бурлит океан вселенной, и за высокими волнами, кажется, никого нет. Но есть любовь: не мужа к жене и не жены к мужу, не любовников и даже не матери к сыну. А та, что сама является лучом солнца, тенью ночи, вздохом воздуха, слезою слёз. Она помогает человеку самому стать океаном. И тогда он действительно может оказаться всюду самим собой. И даже заглядывать в чужие сны, чтобы рассказывать сказки. Но это случается редко. Нам надо просто научиться любить друг друга.

В курилку два на два с половиной метра вошли женщины и начали… шептаться. Вот за что я не терплю некоторых женщин — это за приверженность бабскому. По терминологии Александра Блока: люблю всё женственное и ненавижу всё женское.

Ещё я терпеть не могу влюблённых девушек. Влюблённых в меня ещё как-то переношу… иногда даже годами терплю. Но влюблённых в некто, эти чисто женские взгляды по твою душу в сравнении с ним… Эти разговоры о нём. Выше моих терпеливых сил.

Писательство — как духовный опыт, при котором нечем гордиться.

Засыпая, Настя спрашивала: «Нам снятся одинаковые сны?»

Видя моё плохое настроение: «Папа, у тебя есть таблетки от самого себя?» — затем рассказывает, как кто-то ходил сегодня из домашних в аптеку. Видимо, что оттуда и подцепила формулу «таблетки от чего-то».