Рассказ из книги Михаила Шошина Большая семья (1936)

ЗАБОТА
— Прасковье ты сегодня есть не давай,— говорит жене Осип Исаич Снегирев, обматывая шею длинным голубым шарфом.
  Он встряхивается, хлопает себя по бокам и, довольный тем, что оделся тепло и удобно, уходит за порог. На улице морозно и солнечно. Солнце подымается уже высоко,— недалеко до капели и весенних дней.
  На минуту ослепленный солнцем, Осип Исаич мигает, сбивается с дороги и, услышав совсем близко от себя дыхание бегущей лошади, торопливо сторонится.
— Осипу Исаичу — почет, — кричит из саней бригадир соседнего; Акишенского колхоза Куделин;
— Задержись, — машет рукой Снегирев и подходит к саням. — Я с вашим инспектором по качеству, Игнатом Семенычем, соревнованье затеял. Слышал, поди? Посулился я до вас дойти, поглядеть, как Игнат заботится у вас. Да все недосуг. У меня-то здесь все на-мази. Дело спорится. Семена отсортировали, корму для лошадей припасли с избытком... Хоть завтра и сеять!
— Приезжай, погляди... У нас тоже как будто ничего... Я скажу ему, что, мол, дружок едет — тебя проведать, дескать, держись! — говорит Куделин и подбирает вожжи.
  Осип Исаич приподнимает шапку и шагает дальше. В колхозной кузнице шумно дышат мехи, весело названивает маленький молоток и гулко ударяет по мягкому раскаленному железу большой молот.
— Встать! Инспектор идет, — шуткой встречает инспектора старший кузнец Жохов. — Давай, Исаич, мы и тебя перекуем!
— Я уж перекованный...
  Снегирев осматривает инвентарь, выпущенный из ремонта, изредка бросает Жохову замечания. Слова его ложатся прочно и веско, он говорит, твердо расставляя слова.
— Гаечку стертую оставил. Она свалится в первый день сева. Надо глядеть по-хозяйски, а не так, чтобы сквозь пальцы... Новенькая требуется.
— Ага... учтем,— басовито отвечает Жохов.
— Это что означает, — учтем? — недовольно косится на него Снегирев.
— Означает, что гайку сменим.
— Так и говори, что сменим... А то эка успокоил — „учте-ем"!
  После разговора с кузнецом Снегирев направляется на конный двор. Сегодня конюх Скороходов будет приучать к упряжке рыжевато-золотистую „Ласку". Надо посмотреть — правильно-ли он будет объезжать молодую лошадь.
  „Ласка", впряженная в легкие санки, стоит у конюшни. Около нее конюх и толпа мальчишек.
  „Меня поджидает",— думает Снегирев, прибавляя шагу.
  На конюшне, как и всюду, он частый и взыскательный гость. Интересуется упитанностью лошадей, уходом за ними. Недавно производили основательную починку сбруи. Осип Исаич самолично осмотрел каждый хомут, седелку, подпругу и, убедившись в добросовестной работе шорников, сказал важно, почтительно:
— За сбрую будем спокойны. Можно убирать.
  Снегирев быстро подходит, осматривает упряжку и сразу находит неладное...
— Надо правый гуж к концу оглобли подвинуть, — говорит он Скороходову, — правую сторону ты короче заложил. Плечо молодице сбедишь, норовистой ее воспитаешь.
  Уладив упряжку, он берет „Ласку" под уздцы. Скороходов садится в санки. Снегирев ласково и осторожно трогает лошадь и недолго ведет ее. Молодая лошадь недоумевает, слегка нервничает, но идет прямо. Снегирев неожиданно оставляет ее, „Ласка" в растерянности замедляет шаг. Осип Исаич теперь идет уже позади саней и, придерживаясь обеими руками за их спинку, поучает Скороходова:
— Ты ни в каком разе не сердись и не дергай, а так осторожно, спокойно понуждай вожжой. Она — лошадь умная, скорешенько поймет, что от нее требуется.
  Скороходов шевелит вожжами и поощрительно цокает языком. „Ласка", щеголевато выгнув спину и как бы танцуя, быстро перебирает тонкими ногами. Осип Исаич остается на площади села и придирчиво следит за „Лаской" и обращением с ней Скороходова.
  А через час он уже стоит в поле. Колхозники возят навоз. Лошади, взбивая пухлый снег, тащат приземистые, бурые воза. Всюду чернеют кучи навоза.
  Снегирев окидывает взглядом поле и замечает, что на самом высоком участке навозу свалено мало.
  „Надо сказать бригадиру, " — решает он и по проторенной подводами дороге идет на участок поговорить с колхозниками и через них передать бригадиру свой совет.
  В сумерках Осип Исаич возвращается домой. Раздевшись, он прижимается сутулой спиной к печке и спрашивает жену:
— Где Прасковья?
— На печи.
— Не кормила ты ее?
— Нет.
— И не выпускала никуда?
— Нет.
— То-то...
  Когда садятся пить чай, Прасковья стремительно спрыгивает с печки, подбегает к столу, трется о серые валенки Осипа Исаича и жалобно мяукает.
— Погоди — будешь сыта, — уговаривает он кошку,— сейчас нельзя, не проси, крошки не дам. Накормишь тебя, а ты ночью работать не будешь...
  После чаю Осип Исаич надевает роговые очки, подаренные ему на областном слете колхозников, и читает вслух газету. Так продолжается около получаса.
  Отдохнув, он опять одевается тепло, подманивает к себе голодную Прасковью, берет ее на руки и уходит.
  У амбара, где хранится семенное зерно, к нему подходит в необъятном тулупе с поднятым воротником сторож Иона Кадкин. Говорит он глухо, словно из колодца:
— Чего ты притащил?
— Кошку. В кладовую ее надо пустить: мыши завелись... Она им покажет, она их пощупает!... Я сегодня ее весь день не кормил; чтобы она злее до них была.
— Дело, дело, — одобряет Иона, — ходячая ты забота, надо же до этого додуматься!
  Они пускают кошку в отверстие, прорубленное в пороге амбара, и затыкают его поленом.
  Потом недолго гуторят: восторгаются тихой морозной ночью, строят догадки — какая нынче будет весна...
  Расставаясь с Ионой Кадкиным, Осип Исаич говорит:
— Утром ты ее выпусти... Домой она сама прибежит.

Рассказ из книги Михаила Шошина Большая семья (1936)