Аркадий Аверченко
ПРЕСТУПЛЕНИЕ АКТРИСЫ МАРЫСЬКИНОЙ
Раздавая роли, режиссер прежде всего протянул толстую, увесистую тетрадь премьерше Любарской.
- Ого! - сказала премьерша.
Потом режиссер дал другую такую же тетрадь любовнику Закатову.
- Боже! - с ужасом в глазах вздохнул любовник.- Здесь фунта два! Не успею. Фунта полтора я бы еще выучил, а два фунта - не выучу.
"Дурак ты, дурак!",- подумала выходная актриса Марыськина.
- Это не роль, а Библия! - вскричала Любарская и сделала вид, что сгибается под тяжестью полученной тетрадки.
"Дура ты, дура,- подумала Марыськина.- Оторвала бы для меня листков десять - я бы вам показала!"
Потом получили роли: старуха Ковригина, комик Лучинин-Кавказский, второй актер Талиев и вторая актриса Макдональдова.
Марыськина с аппетитом проглотила слюну и спросила, сдерживая рыдания:
- А мне?
- Есть и тебе, милочка,- улыбнулся режиссер.- Вот тебе ролька - пальчики проглотишь.
Между двумя его пальцами виднелась какая-то крохотная, измятая бумажка.
- Это такая роль?
- Такая.
- Да где она?
- Вот.
- Я ее и не вижу,- обиженно сказала Марыськина.
- Ничего,- вздохнул режиссер,- она маловата, но зато дает громадный материал для игры. Подумай, ты богатая купчиха, гостья - во втором акте.
- А что я говорю?
- Вот что: "...в числе других гостей входит купчиха Полуянова. Целуется с хозяйкой... ("с ней" - указал ре-жиссер на Любарскую)... говорит: "Наконец-то собралась к вам, милые мои..." Солнцева. "Очень рада, садитесь".- "Сяду и даже чашечку чаю выпью". "Сделайте одолжение!" Полуянова садится, пьет чай".
- И это все? - с отвращением спросила Марыськина.- Хоть бы две странички дали...
- Миленькая! Да ведь тут игры масса! Погляди, быту сколько: "Наконец-то собралась к вам, милые мои..." Ведь это живое лицо! Купчиха во весь рост! А потом: "...Сяду и даже чашечку чаю выпью!" Заметь, ей еще и не предлагали чай, а она уже сама заявляет - "выпью"! Вот оно где, темное купеческое царство гениального Островского: сяду, говорит, и даже чаю выпью. Ведь это тип! Это сама жизнь, перенесенная на подмостки! Я понимаю, если бы хозяйка там предложила ей: "Выпейте чаю, госпожа Полуянова". А то ведь нет! Этакая бесцеремонность: "Сяду и даже чаю выпью". Хе-хе! Ты бесцеремонность-то подчеркни!
Марыськина с болезненной гримасой прочла еще раз роль и сказала:
- А мне тип Полуяновой рисуется иначе: эта женщина хотя и выросла в купеческой среде, но она рвется к свету, рвется в другой мир... У нее есть идеалы, она даже влюблена в одного писателя, но муж ее угнетает и давит своей злостью и ревностью. И она, нежная, тонкочувствующая, рвется куда-то.
- Ладно,- равнодушно кивнул головой режиссер.- Пусть рвется. Это не важно. Тебе виднее...
- Я ее буду толковать немного экзальтированной, истеричкой...
- Толкуй! Дальше.... "Роль слуги Дамиана"! Это вам, Аполлонов. "Горничная Катерина" - Рабынина-Вольская! Марыськина отошла в угол в задумчивости...
...Начался второй акт. Сцена изображала гостиную в доме Солнцевой (Любарская). Собираются гости, приходит комик Матадоров (Лучинин-Кавказский), с которым хозяйка ведет напряженный разговор, так как она ожидает появления своего любовника Тиходумова (Закатов), изменившего ей с баронессой. Должна произойти сцена, полная глубокого драматизма. Объяснение на первом плане; в глубине сцены - тихий разговор ничего не подозревающих гостей...
Когда поднялся занавес, на сцене была одна Солнцева. Она ходила по сцене, ломала руки и, читая какую-то записку, шептала:
- Неужели? О, негодяй!
В это время в гостиную вошла группа гостей, и Солнцева, согнав с лица страдальческое выражение, приветливо встретила пришедших.
Она поклонилась молчаливым гостям, поцеловалась с купчихой Полуяновой (Марыськиной), и когда суфлер сказал: "Ах, это вы... вот приятный сюрприз!" - хозяйка тоже обрадовалась и покорно повторила:
- Ах, неужели же это вы! Вот так приятный сюрприз! Марыськина посмотрела вдаль и печально прошептала:
- Наконец-то собралась к вам, милые мои!
- Очень рада,- приветливо сказал суфлер.- Садитесь. Хозяйка дома вполне согласилась с ним:
- Очень рада! Чрезвычайно. Отчего же вы не сади-тесь? Садитесь!
Марыськина истерически засмеялась и, теребя платок, сказала:
- Сяду, и даже чашечку чаю выпью! Она опустилась на диван, и сердце ее больно сжалось.
"Все...- подумала она.- Все! Вот она и роль!.." И неожиданно сказала вслух:
- Да... что-то жажда меня томит, с самого утра. Ну, думаю, приеду к Солнцевым - там и напьюсь. Солнцева недоумевающе взглянула на купчиху.
- Сделайте одолжение,- согласился гостеприимный суфлер.
- Пожалуйста! Сделайте одолжение... Я очень рада,- преувеличила Солнцева.
- Да...- сказала Марыськина.- Ничто так не удовлетворяет жажду, как чай. А за границей, говорят, он не в ходу.
- Замолчите! - прошептал суфлер, меняя обращение с купчихой Полуяновой.- "Солнцева отходит к другим гостям".
- Что это вы, милая моя, такая бледная? - спросила вдруг Марыськина.- Неприятности?
- Да...- пролепетала Солнцева.
От приветливости суфлера не осталось и следа.
- Молчите! Почему вы, черт вас дери, говорите слова, которых нет? "Солнцева отходит к другим гостям"! Солнцева! Отходите!
Солнцева, смотревшая на Марыськину с немым ужасом, напрягла свои творческие способности и сочинила:
- Извините, мне надо поздороваться с другими. Вам сейчас подадут чай.
- Успеете поздороваться,- печально прошептала Марыськина.- Ах, если бы вы знали, душечка... Я так несчастна! Мой муж - это грубое животное без сердца и нервов!
Марыськина приложила платок к глазам и истерически крикнула:
- Лучше смерть, чем жизнь с этим человеком.
- Замолчишь ли ты, черт тебя возьми! - прошептал энергично суфлер.- Оштрафует тебя Николай Алексеич - будешь знать!
- Передо мной рисуется другая жизнь,- сказала Марыськина, ломая руки.- Я рвусь к свету! Я хочу пойти на курсы. О, доля, доля женская! Кто тебя выдумал?!
- Успокойтесь! - сказала Солнцева и повернула к публике свое бледное, искаженное ужасом лицо.- Извините... Я пойду к другим гостям.
Марыськина схватилась за голову.
- К другим гостям? А кто они такие, эти гости? Жалкие паразиты и лгуны. Агриппина Николаевна! Здесь перед вами страдает живой человек, и вы хотите променять его на каких-то пошляков... О, бож-же, как тяжело... Все знают только - ха-ха! - богатую купчиху Полуянову, а душу ее, ее разбитое сердце никто не хочет знать... Господи! Какое мучение!
- Она с ума сошла! - сказал вслух суфлер и, сложив книгу, в отчаянии провалился вниз.
- Пусть я не святая! - вскричала Марыськина, подходя к рампе.- Я женщина, и я люблю... Пусть! И знаете кого?
Она схватила Солнцеву за руку, нагнула к ней искаженное лицо и прошипела с громадным драматическим подъемом:
- Я люблю вашего любовника, которого вы ждете!, Он мой, и я никому его не отдам. Вам написали насчет баронессы - ложь! Я его люблю! Что, мадам, кусаете губы? Ха-ха! Купчиха Полуянова никого не стесняется - да! Я имею любовника, и фамилия его - Тиходумов.
- Вон со сцены! - проревел из-за кулис режиссер.
"Истерику бы,- подумала Марыськина.- Если уж чем выдвинуться, то истерикой".
Она закрыла лицо руками, опустилась на диван, и плечи ее задрожали... Плач перемешался с хохотом, и из уст вырывались отрывочные слова:
- Пусть! Пусть... Я его вам... не отдам. Ты у меня его не возьмешь... змея!
Никогда зрителям не приходилось видеть более жалких, растерянных лиц, чем у актеров на сцене в этот момент. Все так привыкли говорить только по тетрадкам весом в два фунта, в фунт и четверть фунта, что самые простые слова, вырывающиеся у присутствующих при исте-рике, никому не приходили в голову.
И в то время, когда купчиха Полуянова билась в истерике, два гостя рассматривали картину, и один говорил другому вызубренные наизусть слова.
- А эта Солнцева богато живет... У нее шикарно!
- Говорят, у нее что-то есть с Тиходумовым.
- Кто говорит? Я об этом ничего не слышал...
Никому не пришло в голову даже предложить воды плачущей купчихе. Нахохотавшись и наплакавшись вдоволь, она встала и, пошатываясь, сделала прощальный жест по направлению к Солнцевой:
- Прощай, низкая интриганка! Теперь я понимаю, почему ты предлагала мне чаю! Я видела через дверь, как твой сообщник сыпал мне в чашку белый порошок. Ха-ха! Купчиха Полуянова только сама, собственной рукой, перережет нить свой жизни! Не вам, червям, бороться с ней! Прощайте и вы, пошлые манекены, и ты прощай, жалкий, хихикающий Матадоров! Туда! Туда иду я, к светлой, лучезарной жизни!
Марыськина вышла ...и гром аплодисментов, низринув-шись с галерки, разбился внизу, прокатился по партеру и замер в снисходительно похлопавших первых рядах...
* * *
Усталая, опустошенная, прошла Марыськина за кулисы, повернула в уборную и наткнулась на режиссера, который бежал прямо к ней.
- Вот твои вещи - их уже уложили. Тебе следовало двадцать восемь рублей, минус двадцать пять штрафу - три! На.
- Ладно,- сказала устало Марыськина.- Пусть... вещи на извозчика.
- Никифор! Выброси на извозчика ее вещи.
- Прощайте.
- Вон!
Сверх платья купчихи Полуяновой Марыськина натянула дряхлое, истасканное пальто, размазала рукой по лицу грим и с непроницаемым видом вышла, споткнувшись о порог.
