Снилось мне, что я - молодой военный, отсидевший за неповиновение начальству сколько-то лет. Время, надо сказать, трудное, сплошной тоталитаризм.
Возвращаюсь я домой, к жене, переодевшись каликой перехожим, ногу волоча, палкой подпираясь. А вместо жены сидит в хате эдакий старичок-лесовичок во френче и хитро так лыбится... Ну, я - "Пусти переночевать, мил человек," - хрипло так, шоб не запалил молодость подозрительную. Пускает. Ночую. А утром он мне - "С тебя, дед, полтораста." Оппаньки - за что ж это?! За то, что в родной хате ночевал?.. Ладно, конспирируюсь, достаю из кармана шинельки горсть мелочи. Считаю. Мало. А чего полтораста-то? И переспросить неудобно. Даю ему несколько закопчённых до неузнаваемости рублёвых монет. Берёт. Ещё просит. Роюсь в карманах, достаю россыпью столовых приборов разноформатных: ложки, вилки, ножики всех размеров и мастей. Во, думаю, блин! Всё равно не полтораста. Их тут пара десятков от силы... Даю бОльшую часть вымогателю. "Всё", - говорю, - "больше нету." Он жадненько так сгрёб металлолом мой, - "Скатертью дорожка!" Иду прочь, а навстречу жена. Не узнаёт, мимо топает, коромыслом только поскрипывает...
И захромал я по дороге, размышляя о том, что спросоня расплатился втридорога: вилки чуть не серебряные были. Иду, осматриваюсь. Знаю я это место - часто во сне туда забредаю. Местами списано с наших Юкков, местами что-то обобщённо-деревенское.
Дорога мимо забора, за забором - тётки в мяч играют, сплошь в купальниках, мясами трясут. Тут ещё тётка нарисовалась, в гороховых лосинах на грушевидной жопе, стала тем тёткам особые тёткинские упражнения показывать. Бодрый танец холодца.
А я иду дальше, к древнему дому облезло-канареечной расцветки. Лезу на чердак, валюсь, взобравшись, на серодостчатый пол, в пыль и листья. Листья - везде. Жёлтые кленовые листья на сером полу. Падают через полосы неба в крыше, засыпают чердачный хлам. И я засыпаю. Хорошо, думаю, что тётки остались там, в лете. Хорошо, что на чердак они не пролезут. Хорошо...