"...То было в тридцатых годах. В Академии наук издавали юбилейную книгу о Горьком. Один из членов ученой редакции позвонил мне по телефону и спросил, не знаю ли я английского писателя Орчарда. - "Орчарда?" - "Да. Черри Орчарда".
Я засмеялся прямо в телефон и объяснил, что Черри Орчард не английский писатель, а «Вишневый сад» Антона Чехова, ибо «черри» - по-английски вишня, а «орчард» - по-английски сад.
Мне заявили, что я ошибаюсь, и прислали ворох московских газет за 25 сентября 1932 года, где приведена телеграмма Бернарда Шоу к Горькому. В этой телеграмме, насколько я мог догадаться, Бернард Шоу хвалит горьковские пьесы за то, что в них нет таких безвольных и вялых героев, какие выведены в чеховском «Вишневом саде», а сотрудник ТАСС, переводя впопыхах, сделал из заглавия чеховской пьесы мифического гражданина Британской империи, буржуазного писателя мистера Черри Орчарда, которому и выразил свое порицание за то, что его персонажи не похожи на горьковских."
===
Художница: В.М.Ходасевич
"... Очень устал, лег в 7 часов (...). Проснулся внезапно, побежал посмотреть на часы; вижу: 12 часов ровно. Через минуты две после того, как я встал, грохнула пушка, зазвонили в церкви. Новый Год. Я снова засяду за Конрада — вот только доем булочку, которую купил вчера у Бёца.
1922 год был ужасный год для меня, год всевозможных банкротств, провалов, унижений, обид и болезней. Я чувствовал, что черствею, перестаю верить в жизнь и что единственное мое спасение — труд. И как я работал! Чего я только не делал! С тоскою, почти со слезами писал „Мойдодыра“. Побитый — писал „Тараканище“. Переделал совершенно, в корень свои некрасовские книжки, а также „Футуристов“, „Уайльда“, „Уитмэна“. Основал „Современный Запад“ — сам своей рукой написал почти всю Хронику 1-го номера, доставал для него газеты, журналы — перевел „Королей и капусту“, перевел Синга, — о, сколько энергии, даром истраченной, без цели, без плана!
И ни одного друга! Даже просто ни одного доброжелателя! Всюду когти, зубы, клыки, рога! И все же я почему-то люблю 1922 год. Я привязался в этом году к Мурке (дочь Чуковского. — Прим. ред.), меня не так мучили бессонницы, я стал работать с большей легкостью — спасибо старому году! Сейчас, напр., сижу один и встречаю новый год с пером в руке, но не горюю: мне мое перо очень дорого — лампа, чернильница, — и сейчас на столе у меня моя милая „Энциклопедия Британника“, которую я так нежно люблю. Сколько знаний она мне дала, как она успокоительна и ласкова. Ну, пора мне приниматься за Синга, нужно же наконец написать о нем статью!
Вот что такое 40 лет: когда ко мне приходит какой-нибудь человек, я жду, чтоб он скорее ушел. Никакого любопытства к людям. Я ведь прежде был как щенок: каждого прохожего обнюхать и возле каждой тумбы поднять ногу".
Писатели-классики, великие и малые, несмотря на всю свою знаменитость и талант, в быту оставались абсолютно такими же людьми, как и их поклонники. Со своими недостатками, слабостями, неприглядными привычками, капризами и сложностями характера. Убедиться в этом можно на примере русских классиков, чьи имена вписаны в мировую литературу золотыми буквами.
"...Имя художницы русского авангарда Людмилы Маяковской долгое время оставалось в тени. Она, будучи старшей сестрой поэта, была непубличной личностью: трудилась в мастерских на фабриках и преподавала на текстильных факультетах, в том числе и в ВХУТЕМАСе, воспитав не одно поколение художников по ткани. Несмотря на отсутствие широкой славы, Маяковская стала новатором в технике аэрографии, обладающим узнаваемым художественным подчерком.
Именно благодаря ей мы все знаем Владимира Маяковского, как великого русского поэта и можем посещать его музеи. Ведь именно эта смелая и решительная женщина долгие годы обивала пороги различных инстанций, чтобы в СССР был открыт музей Владимира Маяковского.
Именно эта волевая женщина сделала из Владимира Маяковского знаменитого поэта. После гибели брата Людмила была членом Государственной комиссии по изданию его полного собрания сочинений и одним из его редакторов, а музею Маяковского на Лубянке, который был открыт её стараниями, она передала в дар более 15 тысяч мемориальных предметов.
Будущая художница появилась на свет в 1884 и была первенцем в семье Маяковских. Отец девочки, Владимир Константинович, работал лесничим, мать - Александра Алексеевна - была писательницей.
Отец семейства скончался в 1906 году, Людмиле на тот момент исполнилось 22 года. Семья жила очень бедно, но дружно. Переехав после смерти отца в Москву, Людмила с братом и сестрой поселилась в коммунальной квартире на Пресне. Одну комнату сдавали, чтобы иметь какой-то доход. Людмила училась в Строгановском училище, брала уроки рисования у единственного на тот момент художника, окончившего Академию художеств.
После окончания училища в 1910, Людмила работала художником-дизайнером по тканям на московских комбинатах «Трехгорная мануфактура», где заведовала мастерской аэропечатания, и «Красная Роза».
Именно Людмила долгое время содержала всю свою большую семью в трудные времена, вкалывая с утра до вечера.
В 1925 году работы Маяковской выставлялись на Всемирной выставке в Париже, где они получили серебряную медаль. В том же году Маяковская изобретает и патентует новый способ получения рисунков — метод «разбрызгиваемого краппа».
...Помню, достаточно давно, я прочитала у Евгения Евтушенко тираду о знаменитой строке Ф.И.Тютчева: "Мысль изречённая есть ложь" - следовательно, утверждал Евгений Александрович, и эта мысль является ложью. На меня эти слова произвели - по молодости моей - впечатление, и я иногда задумывалась об этой строчке, потому как очень люблю стихи Тютчева. И вот нашла интересное разъяснение у писателя Павла Басинского:
“...Как сердцу высказать себя? - Другому как понять тебя? - Поймет ли он, чем ты живешь? - Мысль изреченная есть ложь...” Последняя строка этой цитаты из стихотворения Тютчева “Silentium!” вспоминается наиболее часто и уже стала поговоркой. Между тем, вырванная из контекста, она мгновенно теряет изначальный смысл, приобретая следующий: мысль настолько сложна и глубока, что не может быть высказана, не превратившись в ложь. То есть проблема заключается в высказывании мысли. Между тем, по Тютчеву, проблема состоит в невозможности высказаться сердцем, что приводит к неизбежной лживости всякой высказанной мысли, высказать которую как раз не составляет проблемы. Смысл оказывается полностью противоположным или, по крайней мере, совсем не таким, как у вырванной из контекста стихотворения строки. “Как сердцу высказать себя?” — вот главный вопрос “сердечной культуры”.
[more = далее]
(...) Сердце высказывается однажды (даже если много раз, то каждый раз однажды) и строго напоминает об истине. Таким образом, проблема заключается не в том, что и как высказывает сердце, а в том, что оно молчит. И чем больше сердце молчит, тем разнузданнее становится мысль, тем злее, наглее и энергичнее заявляет о себе бессердечный полифонизм .
Между тем сердце нельзя заставить высказаться — сердцу не прикажешь! Оно, глупое, высказывается всегда неожиданно и всегда невпопад, когда ты вовсе на это не рассчитываешь.
В статье Достоевского “Петербургские сновидения в стихах и прозе” дается подробное описание этого сердечного произвола. Однажды, спеша с Выборгской стороны к себе домой, автор остановился возле Невы и невольно залюбовался зимним петербургским закатом. И вот: “Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам... Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование ...” http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2000/4/basin.html
"...Есть люди мира, тяжелые, без крыл. Они внизу возятся. Есть из них
сильные - Наполеоны пробивают страшные следы между людьми, делают сумятицы в людях, но всё по земле. Есть люди, равномерно отращивающие себе крылья и медленно поднимающиеся и взлетающие. Монахи. Есть легкие люди, воскрыленные, поднимающиеся слегка от тесноты и опять спускающиеся — хорошие идеалисты. Есть с большими, сильными крыльями, для похоти спускающиеся в толпу и ломающие крылья. Таков я. Потом бьется с сломанным крылом, вспорхнет сильно и упадет. Заживут крылья, воспарит высоко. [...]"
===
Художник: Уильям Блейк Сотворение Адама (Элоим создаёт Адама). 1795-1805.
“...Как сердцу высказать себя? - Другому как понять тебя? - Поймет ли он, чем ты живешь? - Мысль изреченная есть ложь...” Последняя строка этой цитаты из стихотворения Тютчева “Silentium!” вспоминается наиболее часто и уже стала поговоркой. Между тем, вырванная из контекста, она мгновенно теряет изначальный смысл, приобретая следующий: мысль настолько сложна и глубока, что не может быть высказана, не превратившись в ложь. То есть проблема заключается в высказывании мысли. Между тем, по Тютчеву, проблема состоит в невозможности высказаться сердцем, что приводит к неизбежной лживости всякой высказанной мысли, высказать которую как раз не составляет проблемы. Смысл оказывается полностью противоположным или, по крайней мере, совсем не таким, как у вырванной из контекста стихотворения строки. “Как сердцу высказать себя?” — вот главный вопрос “сердечной культуры”.
(...) Сердце высказывается однажды (даже если много раз, то каждый раз однажды) и строго напоминает об истине. Таким образом, проблема заключается не в том, что и как высказывает сердце, а в том, что оно молчит. И чем больше сердце молчит, тем разнузданнее становится мысль, тем злее, наглее и энергичнее заявляет о себе бессердечный полифонизм .
Между тем сердце нельзя заставить высказаться — сердцу не прикажешь! Оно, глупое, высказывается всегда неожиданно и всегда невпопад, когда ты вовсе на это не рассчитываешь.
В статье Достоевского “Петербургские сновидения в стихах и прозе” дается подробное описание этого сердечного произвола. Однажды, спеша с Выборгской стороны к себе домой, автор остановился возле Невы и невольно залюбовался зимним петербургским закатом. И вот: “Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул, и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вскипевшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощущения. Я как будто что-то понял в эту минуту, до сих пор только шевелившееся во мне, но еще не осмысленное; как будто прозрел во что-то новое, совершенно в новый мир, мне незнакомый и известный только по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам... Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование ...” http://magazines.russ.ru/novyi_mi/2000/4/basin.html
===
Художник: Ипполит Рехберг - Портрет Ф.И.Тютчева
"...Я уже начинаю забывать про дом с мезонином, и лишь изредка, когда пишу или читаю, вдруг ни с того, ни с сего припомнится мне то зеленый огонь в окне, то звук моих шагов, раздававшихся в поле ночью, когда я, влюбленный, возвращался домой и потирал руки от холода. А еще реже, в минуты, когда меня томит одиночество и мне грустно, я вспоминаю смутно, и мало-помалу мне почему-то начинает казаться, что обо мне тоже вспоминают, меня ждут и что мы встретимся…
Мисюсь, где ты?"
===
Художник: Дубинский Д.А. - иллюстрации к повести "Дом с мезонином".
"...Куда мне деться? Что предпринять? Я как одинокая птица без гнезда. Нахохлившись, сидит она на голой, сухой ветке. Оставаться тошно... а куда полететь? И вот она расправляет свои крылья - и бросается вдаль стремительно и прямо, как голубь, вспугнутый ястребом. Не откроется ли где зеленый, приютный уголок, нельзя ли будет свить где-нибудь хоть временное гнездышко? Птица летит, летит и внимательно глядит вниз.
Под нею желтая пустыня, безмолвная, недвижная, мертвая...
Птица спешит, перелетает пустыню и все глядит вниз, внимательно и тоскливо. Под нею море, желтое, мертвое, как пустыня. Правда, оно шумит и движется, но в нескончаемом грохоте, в однообразном колебании его валов тоже нет жизни и тоже негде приютиться.
Устала бедная птица... Слабеет взмах ее крыльев; ныряет ее полет. Взвилась бы она к небу... но не свить же гнезда в этой бездонной пустоте!
Она сложила, наконец, крылья... и с протяжным стоном пала в море.
Волна ее поглотила... и покатилась вперед, по-прежнему бессмысленно шумя.
Куда же деться мне? И не пора ли и мне - упасть в море?
Январь 1878"
===
Художник: Алексей Курбатов
"...Однo из caмыx oбычных зaблуждeний cocтoит в тoм, чтoбы cчитaть людей дoбpыми, злыми, глyпыми, yмными. Челoвeк течeт, и в нем еcть вce вoзмoжнocти: был глуп, cтaл умен, был зoл, cтaл дoбp и нaoбopoт.
В этoм вeличиe чeлoвeкa. И oт этoгo нeльзя cудить чeлoвeкa. Ты ocудил, a oн ужe дpугoй."
"...Одно из самых обычных и распространенных суеверий то, что каждый человек имеет одни свои определенные свойства, что бывает человек добрый, злой, умный, глупый, энергичный, апатичный и т.д.
Люди не бывают такими. Мы можем сказать про человека, что он чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен, и наоборот; но будет неправда, если мы скажем про одного человека, что он добрый или умный, а про другого, что он злой или глупый.
А мы всегда так делим людей. И это неверно. Люди как реки: вода во всех одинаковая и везде одна и та же, но каждая река бывает то узкая, то быстрая, то широкая, то тихая, то чистая, то холодная, то мутная, то теплая.
Так и люди. Каждый человек носит в себе зачатки всех свойств людских и иногда проявляет одни, иногда другие и бывает часто совсем не похож на себя, оставаясь все между тем одним и самим собой. У некоторых людей эти перемены бывают особенно резки."