|
|
Lusiya78
Глава 20 «НУЛЕВАЯ ВЛАСТЬ», или СТРЕМЛЕНИЕ К ЗНАНИЯМ ДРЕВНЕЕ ИСТОРИИ!Вторник, 17 Июня 2014 г. 10:17 (ссылка)
GrayOwl
"Звезда Аделаида", гл. 20.Суббота, 12 Мая 2012 г. 09:17 (ссылка)
Тох`ым нёс хворост, прижав кучу веток к груди, и от жутких видений, охватывающих его поражённый лихорадкой мозг, подозревал, что сходит с ума. Эти воспоминания из прошлой жизни были настолько ужасны, что иногда Тох`ым выл, как зверь, и плакал, как неразумное дитя, в надежде на то, что станет легче. … Вот он сидит на резном деревянном, изукрашенном хитроумными вкраплениями кусочков кости, высоком сидении, не опираясь на тоже высокую и изукрашенную так же, как и сидение, спинку. Тох`ым знает, что всё это деревянное сооружение называется "тх`рон", и на нём имеют честь восседать только величайшие вожди. И всё бы хорошо, но Тох`ым испускает луч из своей деревянной палочки, вполне подчиняющейся ему, произносит непонятно, что обозначающее, но такое знакомое слово: "Круцио", и маленькая девочка, стоящая перед ним, падает навзничь и бьётся в судорогах непонятной боли. Да, ей больно, ужасно больно, но тут к Тох`ыму подходит бледный человек с чёрными, до плеч, грязными, как и у рабов, так у их "благородных хозяев" волосами, и пустыми, чёрными же глазами-омутами, но совсем не похожий на Истинных Людей, губы его бесцветны и тонки. Человек этот в чёрной одежде, ладно облегающей стройное, высокое тело, подаёт Тох`ыму что-то маленькое, при ближайшем рассмотрении оказывающееся ёмкостью для жидкости с густым, пряным, горьковато-сладчащим, непонятным, ни на что известное Тох`ыму не похожим, ненастоящим каким-то запахом. Но Тох`ым отчего-то, очень доволен этим запахом. Тох`ым принуждает человека в чёрном сделать что-то, ему не нравящееся, но тот отказывается и смирно встаёт перед Тох`ымом, склонив почтительно, как перед вождём, голову. Снова тот же луч и то же слово вылетают из палочки и рта Тох`ыма, и вот уже стройный человек молча корчится на странных, искусно изукрашенных четыре пальца раза углов плитах, отполированных до блеска. И Тох`ыму нравится смотреть на жуткие муки людей, которые страдают по его вине, нет, его воле! Девочка кричит, захлёбываясь, а человек только прикусил губу, чтобы не издать ни звука. Тоже гордый! Тох`ыму… тому Тох`ыму нравится этот человек, но он продолжает мучить и его, и девочку. А ведь оба, и мужчина, и девочка страдают, это видно по их изломанным в муке телам, уже захлёбывающемуся, не проходящему через сжатое в судорогах горло крику девочки и… строгому молчанию мужчины. Наконец, Тох`ыму надоедает смиренное, а, скорее, гордое, молчание человека в чёрной длинной одежде, он говорит: "Фините инкантатем", и человек быстро, словно такая боль ему не в новинку, приходит в себя и встаёт с изукрашенного пола. Вот теперь вспомнилось или пригрезилось что не земляной пол, а каменный, не виданный Тох`ымом никогда прежде в этой, рабской жизни, но почему-то знакомый. Тут только Тох`ым замечает множество людей, склонивших покрытые чем-то сверкающе-белым лица, в чёрных, широких и длинных, до земли, одеждах, и один из них поднял голову, как бы желая выказать стремление услужить Тох`ыму, сделав то, от чего отказался и за что был наказан черноглазый, бледный человек, так мужественно, прямо, как Тох`ым сегодня, перенесший сильную боль. И вот Тох`ым произносит, обращаясь к уже не кричащей, а словно бы умирающей девочке то же: "Фините инканкатем". Странные слова, и почему только Тох`ым помнит их?.. Но девочка продолжает биться в судорогах, постепенно стихающих, и жалобно стонет, вскрикивает, как раненый воин, и плачет. Однако тому Тох`ыму-из-видения совершенно не жалко девочку, наоборот, он доволен её мучениями и радуется. Потом… тот, ненастоящий, злой Тох`ым, подзывает к себе того низкорослого, плотного человека с невиданными, серыми, как небо зимой, глазами и пухлыми губами и даёт ему ёмкость с жидкостью. Тот становится на колени и целует край багряной, длинной, красивой одежды Тох`ыма, преклоняясь, как перед великим божеством. Затем неуверенно, словно ожидая наказания, неизвестно, за что, берёт ёмкость, не касаясь толстыми пальцами странно длинных, бледных до синевы пальцев Тох`ыма… – Но это же не мои пальцы, а конечности какого-то чудовища! У меня тоже длинные, но в человеческом понимании, пальцы, длиннее, чем у Истинных Людей, но примерно такие же, как у Х`аррэ… Да, о Х`аррэ, привязанном к какому-то каменному истукану со странным орудием в руках, тоже пробивается видение. Х`аррэ, которому разрезают ножом руку для него, Тох`ыма. Руку кричащего, бешено и бесстрашно сопротивляющегося Х`аррэ… Нет, это слишком ужасное воспоминание. Лучше уж вспоминать о незнакомой девочке и других людях, несомненно, свободных, его, прежнего Тох`ыма, приспешниках, хотя бы и против воли, как тот человек в чёрной облегающей одежде до земли из неведомой ткани. И вот плотный человек взял ёмкость с жидкостью, подбежал к едва пришедшей в себя после рыданий девочке, умоляюще смотрящей то на Тох`ыма, то на подошедшего человека, а тот схватил её за голову, задрал её, умелыми нажатиями куда-то на щёки разжал девочке рот и влил жидкость, вернувшись на своё место и оставив пустую ёмкость возле девочки. Наверное, это средство, помогающее забыть боль. Но нет, девочка внезапно широко открыла глаза, раззявила рот в беззвучном вопле, на подбородок её скатились из ноздрей две кровавых дорожки. Потом кровь выступила вместе с густой пеной изо рта. Девочка схватилась за живот, её стало трясти, как трясло сейчас самого, здешнего, Тох`ыма, раба Истинных Людей, подцепившего лихорадку и мучающегося страшными видениями из прошлой, свободной жизни, где человеческая боль свободных людей доставляла ему ни с чем не сравнимое счастье. Но, вспоминая эту жуть, здешнему Тох`ыму становилось попросту страшно за свой рассудок. Если он потеряет его совсем, х`васынскх` убьют Тох`ыма, и Х`аррэ останется без поддержки единственного друга и защитника, а ведь Рангы хочет Х`аррэ, как покойный и улетевший к небесным богам Истинных Людей Вуэррэ хотел самого Тох`ыма. Значит, Тох`ыму нужно немедленно вернуться из воспоминаний обратно. Нельзя, нельзя терять рассудок. Изыдите, злые духи! И вновь огромное, освещаемое многочисленными совсем не коптящими факелами помещение, много большее, чем перевозной дом племени Истинных Людей, те же, он отчего-то уверен в этом, теперь жадно смотрящие на муки девочки, люди с чем-то сверкающе-белым, скрывающем их лица и в чёрных, длинных, широких одеяниях, часть которых хитроумно накинута на головы людей так, что даже это блескучее белое на их лицах скрывается в тени. Но в "белом" есть прорезь для глаз, и как же жадно сверкают глаза этих злобных приспешников того, злого Тох`ыма-чудовища, словно эти люди едят чужие страдания и боль. Пожиратели. Девочка промучилась ещё недолго, отхаркивая прямо на сверкающие плиты какие-то окровавленные ошмётки, верно, внутренностей, она всё кашляла и кашляла… … Пока Тох`ым, здешний раб х`васынскх`, сам не закашлялся, да так сильно и сухо, что сотрясалось всё тело, и он инстинктивно прижимал к груди и животу охапку хвороста. Сучья впивались в его плоть сквозь дыры в одеянии, полы его сверху разошлись, и толстая сухая ветка вонзилась в подлеченную колдовством друида рану, расцарапав запёкшуюся корку. Тох`ым и не заметил в своём бредовом состоянии, как рана, сначала потихоньку, а потом сильнее, стала кровоточить. Он почувствовал только страшной силы раскаяние, обрушившееся на него, как ледяной водопад, окативший его неизъяснимым, до ломоты в костях, нездешним, невыразимым холодом, вымораживающим его изнутри, и… лихорадка вместе с болезненными видениями покинула его тело. Так Тох`ым, жалкий раб дикарей, а в прошлом практически бессмертный волшебник лорд Волдеморт, силой раскаяния за содеянное в той, богатой, свободной жизни изгнал болезнь телесную… приобретя массу воспоминаний о прежней, свободной, но очень злой жизни. И здоровый физически, лишь незаметно истекающий кровью, принёс к стоянке рабов полную охапку хвороста. Тох`ым запалил его и сел немного поодаль, ожидая, когда соберутся все рабы, чтобы отогнать от себя надоедливый гнус, вьющийся вокруг грязных, потных тел, да дожидаться старухи Нх`умнэ с бадьёй запаренного овса, такого вкусного и сытного, несолёного, но очень сладкого. А после наступит ночь покоя… … Северус удачно аппарировал в комнату Квотриуса, сейчас пустую. На ложе в изголовье, завёрнутый, как драгоценность, в тяжёлую, затканную золотыми нитями, восточного происхождения ткань, лежал, как догадался Снейп, корень имбиря. – Жаль, что Квотриус, верно, трапезничает. Я так соскучился по нему, что и слов нет выразить, вот только почему? Мы же не виделись всего несколько долгих, но чрезвычайно насыщенных для меня часов. Сколько информации я почерпнул из источников молодого ещё совсем монастыря. Если раньше он и существовал, то в ином месте, и письменных источников ранее начала пятого века не сохранилось. О недоделанности этого христианского поселения я прочитал достаточно, хоть и обрывками. Они, эти монахи, даже не успели принудить местных пиктов к новой вере, от того-то и страдают так, что им постоянно что-то "сожигаше" и "разоряше". Но я желаю думать о Квотриусе, нет, я хочу Квотриуса, но не из-за похоти, а из любви большой и чистой. Я, право, сорвал бы тунику с его прекрасного тела и прижался к нему своим, принявшись покрывать неистовыми поцелуями лицо и шею, ну, и грудь с такими наивными, розовыми, маленькими сосками. Не забыл бы я, конечно, и про соблазнительный, мускулистый живот с такой красивой впадинкой посредине. Вот только я в пропылённой, потной уже одежде после спуска по той горной тропке, о которой не знала Нина, и корпения над свитками и, особенно, дурацкими табличками. Странно, после аппарации голова перестала болеть. Неужели перемещение в пространстве помогло, или всё же это из-за близости Квотриуса, возлюбленного? Теперь, после путешествия, я действительно уверился в том, что по-настоящему люблю его и не могу без него вовсе. Ну, наконец-то, поздравляю, Сев, до тебя дошло, что всё, что было между вами двумя, случилось по любви, а не из грязной похоти. Да, пусть он жестокий воин, пусть относится к рабам, как и положено патрицию, хоть и заботливо, но, как к вещам, сугубо по-хозяйски, не более. Но он твой любимый, сиятельный граф Сев. Запомни уж это и не сомневайся больше, что, да как, да почему. … Так, ладно уж, пора, пора, раз предстоит мне подзадержаться в этом времени, переодеться в подобающую мне по положению шёлковую тунику, приятно холодящую тело по такой жарище, и подпоясаться каким-нибудь красивым цветным поясом, которыми со мной с удовольствием поделится мой возлюбленный, а не париться в рубашке, да сюртуке. О, да я ещё и жилет таскаю, сам не знаю, зачем. Привычка, не более. Вот заношу одежду, в чём мне прикажете… возвращаться обратно в Хогвартс, хорошо ещё, если в свои апартаменты. А пройтись с голыми ногами в сандалиях и тунике с коротким рукавом по всему Хогвартсу не хочешь, Сев? Всю эту одежду надобно отдать рабам во всего лишь вторую стирку, а то сам вымылся, вернее, меня вымыли начисто, да и одел несвежую одежду, от которой уже разит. Да-а, брат мой любит меня паче меры, иначе не стал бы даже приближаться к такой свинье, как я. И любит сильно, не обращая внимания ни на что, а сам через день бегает в термы, до того чистоплотный! … И вот осталась ещё загадка лесного ручья, а может ли его живительная влага… Живой, хоть и утомлённый ум Северуса мгновенно переключился на совсем иное. – … Переносить не только сквозь пространство, но и через время? А что, было бы вполне удобно найти тех двоих недоумков, ставших, один ребёнком, второй лишь совершеннолетним магом. Да какой из него маг? Просто пустомеля, не понимающий, что говорит, судя по хронике, а ей-то лгать незачем. Она, скажем так, сторона незаинтересованная. Привезти бывших, освобождённых рабов в Сибелиум, дать понаесться, понапиться, чтобы не такими страшными казались, вымыть их в термах по несколько разиков, чтобы четырёхлетнюю грязь смыть, препоручив их попечению рабов, благо я могу ими распоряжаться, как захочу. Вот пусть их и таскают по пыльному городку на их несчастье. Они же должны всего бояться, даже обыкновенной воды в термах. Да, вот как их в эту самую воду затащить? Я подумаю об этом после как-нибудь, когда заполучу их обоих, дай Мерлин, живыми и не очень вредимыми… Но это же элементарно! Рабы же кочуют вместе с тамошними "Господами", значит, и мелкие речушки, и более приличное что-то по ширине вброд переходят. А ещё наверняка же пасут они там баранов сраных, их же, скотину какую-никакую, а поить надо. Короче, воды рабы не боятся. … Самому же в это время, освободившись от обузы и выполнив долг по спасению их никчёмных рабских жизней, поднатаскать Квотриуса в основных заклинаниях. Много знать ему нужды нет для этой эпохи, не учить же его, право, черномагическим заклятьям из раздела Тёмных Искусств? Потом весёлою толпой сходить в лес, благо дорогу на полянку я нашёл бы и с закрытыми глазами, насобирать бесценный гербарий с их помощью, не считая Квотриуса, ему можно просто рассказать о свойствах этих цветов и трав, он запомнит, светлая голова, потом… попрощаться с братом и возлюбленным… Да, Сев, попрощаться, так надо. Квотриусу ещё семью заводить, а тут ты такой весь из себя, со своей неправильной однополой любовью… Итак, попрощаться с Квотриусом на веки вечные, что разделят нас, а после набрать по пригоршне воды из ручья и на счёт: "три" её выпить и… Оказаться в Хогвартсе, конечно, хотелось бы, в мирном две тысячи втором, "моём" году… Да, ещё перед питьём не забыть бы отобрать у них обоих на фиг палочки, а то вдруг эти неугомонные парни, как только окажутся в нашем времени, вспомнят, что они враги не на жизнь, а на смерть, и снова здорово, примутся воевать, да ещё и возраст себе, и облик вернут прежний. Не приведи Мерлин! Да раздери меня Мордред и поцелуйте все Дементоры на свете, если я допущу такое! Ах, да! Поцелуй меня Дементор!.. Ой, прости, Мерлин, опять я про эту нелюдь вонючую, им же сейчас по четырнадцать, или Поттеру уже исполнилось пятнадцать, и двадцать два… три? Всегда было как-то недосуг отмечать День рождения Лорда, тем более, что таких дней у него два. Значит, с "подросшими" недомагами будет сложнее… Вот, если бы меня занесло в начало их рабского тягла, тогда бы и разговор был короче и резче, а сейчас у Поттера гормоны играют, тоже мне, фокус, а Тёмный Лорд, наверняка, считает себя взрослым и самостоятельным самцом… Ну, не людьми же их называть, не магами, ведь познали они четырёхлетний изнуряющий, отупляющий рабский труд, унижения других рабов-бриттов, ведь наверняка мои-то слабее их будут, да и х`васынскх` поиздевались над слабыми рабами всласть, как бы без насилия не обошлось, а то Тёмный Лорд таким красавчиком заделался, что даже суровая хроника отметила эту его "лепость"… Да, если с ним "поигрались", то задачка-то моя будет посложнее, а именно, срочно подыскать ему жену… Ну, или уж мужа на худой конец… О, это всего лишь шутка. А если серьёзно, то его надо будет избавить, причём срочно, от сексуального одиночества, иначе… Пропадёт Лорд. Ну, да с его красотами нонешними это, надеюсь и уповаю на помощь старины Альбуса, будет не проблема. О! Неужели Квотриус идёт обратно, с общей трапезы? Ну да, вскоре, когда Папенька либо с Маменькой, либо со "счастливицей" -рабыней какой натешится, весь дом погрузится в глубокий сон, ишь, в комнате совсем темно стало, да и за окном сумерки непроглядные… А спрошу-ка я у Квотриуса напрямик, какой сейчас месяц! Что толку гадать, может, в эту эпоху такии жаркими были сентябри, ведь и в "моём" времени я купался по жаре во время "окон" в расписании аж до конца месяца в прошлом году. Только потом, как по мановению волшебной палочки у кого-то там наверху, заведующего погодой, проснулось чувство времени, и уже в первый поход в Хогсмид были слякоть, холодрыга и непрекращающиеся дожди, всего спустя, как сейчас помню, одиннадцать дней, после моего, как оказалось, прощального заплыва. А как я в тот жаркий, солнечный, совсем не сентябрьский денёк играл с кальмаром!.. Любо-дорого вспомнить… … Но что же он не входит в свою же комнату? Шаги удаляются. А, буду я ещё прятаться, аки тать, в своём "собственном" доме, сейчас выгляну и окликну Квотриуса. И пока не поцелуемся горячо, да с премилым жаром,, чтобы по всему телу разлился, Веритасерум варить не пойдём. Северус осторожно приоткрыл дверь опочивальни брата, не коснувшись ещё ткани, в которую был завёрнут имбирный корень, увидел удаляющуюся по сквозному тёмному коридору фигуру Квотриуса в лазоревой, ночной тунике, так приглянувшейся Снейпу. Ведь столько приятных, нет, прельстительных, горячих, страстных воспоминаний было связано с появлением младшего брата в этой одежде в спальне Северуса по ночам, то душным, а в последнее время, грозовым, сверкающим. – Квотриус! Не меня ли изволишь искать? – окликнул молодого человека Северус. – Да, и не забыть спросить у него, сколько лет он бы мне дал, – пронеслось в уме профессора. А вот переменить одежду Северу так и не успел. Квотриус вздрогнул всем телом и обернулся, тотчас увидев возлюбленного старшего брата своего, высокорожденного патриция. Потом резко развернулся, а ушёл он достаточно далеко, и бросился бежать к Северусу, а добежав, прижался всем телом в своей безупречно чистой, той самой… ночной тунике, каждое утро отдаваемой в стирку рабыням, к запылённому сюртуку и грязным после ползания на коленях по заветной полянке, с отваливающимися кусками болотной грязи и пыльным после спуска с перевала варварским штанам возлюбленного. Он не замечал этих мелочей за главным. Северус вернулся! Квотриус лишь нежно запускал руки в волосы брата и ласкал тяжёлые пряди его иссиня-чёрных, халдейских, околдовывающих рассудок, волос, несмело прижимаясь красными, как кровь на снегу, губами к узким, таким прекрасным сейчас, изогнувшимся в чистой, но немного лукавой, улыбке, порозовевшим, вот чудо-то какое, губам брата. И Северус, как это уже было однажды, начал покрывать короткими, страстными поцелуями пылающее лицо Квотриуса, даже не спавшего днём в ожидании возвращения возлюбленного, толком за весь день не евшего, вопреки настоятельному совету высокородного брата и Господина. После скудной пищи, волнуясь за Северуса, ведь уже темно, а его всё нет, которую он запихнул себе в рот нехотя, направился младший брат по инерции в свою одинокую опочивальню. А вдруг брат придёт туда за драгоценной пряностью и дождётся бедного, изнывающего в отсутствии Северуса грязного полукровку? Он и подошёл, но в комнате не слышалось ни шагов, ни дыхания живого существа вовсе, Карры возле двери не было. Поэтому, набравшись смелости, Квотриус направлялся в опочивальню брата, чтобы дожидаться его там, как вдруг неслышимый, возлюбленный старший брат окликнул его. – Так оно и было всё, Северус, возлюбленный мой, целуй, лобзай меня горячее, ещё, ещё… Всё это, сбиваясь, с жаркими вдохами и выдохами ароматной, розовой водой после умывания, без перерыва на поцелуи, лишь дыша страстно так, словно бы задыхаясь, высказал Северусу брат его младший. – Молчи, постник, отдайся ласкам, кои дарю тебе я, почувствуй жар их, пока… пока не пошли мы чародействовать над Веритасерумом. Северус, сейчас нежный до проникновенности, перебил горячие объяснения младшего брата своего. – Гроза… будет… не время ли… отложить… приготовление зелья Доверительности до утра? – спросил Квотриус, выдыхая слова с трудом, запрокинув голову и обнажив шею и ключицы, всё так же задыхаясь от страсти, бьющей в голову не хуже молодого вина, привозимого из Галлии в начале августа. – Не-э-т, сначала зацелую тебя я, дабы отплатить за рвение то, с коим ожидал ты меня, а потом, при блеске молний, да нельзя ли ещё… взять… факел, пойдём приготовлять Веритасерум, а после разойдёмся по опочивальням. Да, Квотриус, разойдёмся и поспим, кто как сумеет, ведь уже с первыми петухами мы отправляемся к ближайшей кочёвке х`васынкскх`, на боевых квадригах, и Сыворотка Правды должна хоть несколько часов, но настояться, – рассказывал Снейп. Он погрузился в милое его сердцу Зельеварение, эту изысканную, тонкую науку, рассказывая о Веритасеруме растерявшемуся брату, так и стоящему с запрокинутой головой, но не получив в нежную кожу шеи и пары обещанных поцелуев. А Северус гнул своё: – Раздобудь факел где-нибудь в доме, закрепим мы в кольцо его, кое заметил я сегодня утром, и будет светло нам не от волшебного огня токмо, коий разведу я под купленным совсем недавно, то ли вчера, то ли позавчера, из-за сегодняшнего путе… сегодняшних хлопот все предыдущие дни превратились в единый, бесконечный день. Вот только ночи наши помню, – пролил бальзам на душу Квотриусу Мастер Зелий. Младший брат не на шутку всполошился идеей не заниматься любовью, но варить, пусть и важное, колдовское, но всего лишь зелье, как решил старший брат-опытный чародей в отличие от Квотриуса, всего лишь старательного ученика великого мага Снепиуса Северуса. Не знал Квотриус истинного имени и графского титула высокорожденного брата. Северус то ли по шпионской привычке, то ли боясь допустить анахронизм, ничего не рассказывал брату о себе и своих занятиях. От высокорожденного брата одуряюще пахло свежестью ветра, болотными лесными травами, лесной водой и… библиотекой. Снейп, в свою очередь, словно отказываясь замечать желание младшего брата и склонность его к продолжению хотя бы поцелуев, если речи не могло идти о большем, вновь говорил о ненавистном теперь Квотриусу зелье: – Некие … скажем так, составляющие его, надобно натереть мелко, другие же порезать, третьи истолочь. Есть у вас, то есть, у меня, большая тёрка в доме? – Не ведаю, брат мой, ибо посетил лишь раз в жизни своей кухню, и ты, надеюсь, помнишь, когда и при каких обстоятельствах. – Ах, Квотриус мой, белоручка, сегодня, вот прямо сейчас, пойдём, разыщем кухонную утварь, а если нет, то подымем болтливых поваров сих, кои довели ненужными подробностями матерь твою до смерти. Кстати, в отсутствие моё распорядился ты рабами и рабынями, дабы приготовили они всё необходимое для христианского погребения Нины? – О неутомимый Северус, ведёшь жизнь ты не размеренную, не подходящую высокому сану патриция наследственного, уж не обессудь за правду, зато заботу имеешь даже о правильных похоронах самой нелюбимой рабыни твоей. Да воздадут прекрасные и справедливые боги по делам праведным твоим! – Нина-отравительница, Нина-неудавшаяся, к счастью, убийца, вот та Нина была страшна и неугодна мне, как и всякому живому, которого хотят загнать за Стикс. А Нина мёртвая вызывает лишь жалость и желание поскорее избавиться от гниющего трупа её. Пошли, Квотриус, на кухню, по дороге расскажешь мне, что сделано уже, а что нет ещё. – Уже не о чем беспокоиться тебе, брат мой возлюбленный, ибо сегодня же похоронили матерь мою, как и рассказывал ты, в грабовой цельной колоде и ткани необходимой, сотканной рабынями ещё ко трапезе обедней, на коей не было меня, ибо терзался я без тебя. Видел я, как завернули окоченевшее тело её с головы до пят так, что стала походить она на мумию египетскую. Но… разве не подаришь мне ты ещё одно лобзание хотя бы? Я весь горю, смилуйся, о брат мой возлюбленный. Тотчас, услышав страстную мольбу брата, Северус переменился в лице и прошептал: – О, какой же я жестокосердный истукан! За зельем, да мертвецом совсем позыбыл о тебе, возлюбленный мой. Прости за недополученные лобзания меня, но путе… заботы мои сегодняшние были столь велико тягостны для рассудка, что постоянно забываю я соделать что-то важное. Вот хоть и с опозданием, но покрыть шею твою лобзаниями и поласкать грудь твою, пусть и чрез лазоревый шёлк сей нежный, коий навевает столь много мыслей сладостных и воспоминаний расчудесных мне. И снова покорно, как и прежде, трепеща от вожделения, запрокинул голову Квотриус. И старший брат принялся покрывать её, тут же разгорячившуюся, страстными, то короткими, то долгими поцелуями, то целуя адамово яблоко, восхитительно прохладными и умелыми, как ни странно для недавнего девственника, губами, то спускаясь языком до самых ключиц, по своему обычаю дуя в нежную кожу на них, а потом страстно и горячо целуя, в финале прикусив слегка тонкую косточку. От ласки этой замирало на несколько мгновений сердце у Квотриуса в груди, и время начинало течь то медленно, как ползает гусеница по стволу древесному, то, напротив, быстро, так, как бегают олени тонконогие, которых брат младший видел у водопоя на озере лесном. Туда ходили он с отцом и ещё одним всадником, чтобы убить дротиком лебедя или дикого гуся для гаданий авгура о предстоящем походе, он уж и не помнил, на кого. Так много было походов этих в жизни молодого всадника. В это время руки Северуса, его нежного и страстного брата и Господина, двигались по скользкой, шёлковой ткани, разогревая кожу и прищипывая соски Квотриуса, такие, как оказалось, чувствительные, то по отдельности, то одновременно. Молодой человек выгнулся, как лук тугой варвара, навстречу поцелуям и поглаживаниям-пощипываниям ловких, отчего-то таких умелых рук высокорожденного брата. Квотриус самозабвенно стонал и вскрикивал, иногда нараспев растягивая имя возлюбленного брата: " Се-э-ве-э-ру-у-ус-с! Или трепетно шептал его имя, выдыхая вместе с жаром, пылающим в нём, в сердце и душе, совершенно потеряв рассудок от самозабвенных ласк старшего брата, да, весьма умелого. А Северус, наконец, отдал должное долготерпению и самозабвению младшего брата, ждавшего его с утренних петухов до ночной трапезы, надеявшегося увидеть его хоть бы мельком до чародейства ночного над зельем. И так заждался Квотриус, что немедленно с ласковыми и жгучими поцелуями брата восстала плоть его, но он старался не думать сейчас об её неотложном удовлетворении, растекаясь, подобно воску, под теперь уже щедро расточаемой, осязаемой любовью Северуса. Когда же боль в пенисе стала превозмогать ласки, расточаемые братом, Квотриус, не желая беспокоить брата возлюбленного своего, вскричал: – Пойду поищу факел, возлюбленный брат мой! У рабынь он есть, верно, всё ещё ткущих полотно суконное! Не дав опешившему Северусу понять, что случилось, Квотриус выскочил в тёмную прихожую комнатку, где четырёх движений ему было достаточно, чтобы освободиться от подступившего семени, забрызгав весь пол в маленькой комнатке и собственные пальцы. Как всегда с ночи первой, едва осознав, что вожделеет он к брату недоступному, начав мастурбировать, Квотриусу было тяжело остановиться, но он сделал это ещё всего один раз в надежде на то, что Северус понимает, до каких высот любовной горячки довёл бедного младшего брата, снова забрызгал пол и руку ещё больше так, что осклизлые капли свисали с пальцев. Обычно он, совершая подобные действия на ложе, потом вытирал запачканную руку о шёлковое покрывало, а делая это здесь, шёл после во двор, набирал немного ключевой воды в старинное, привезённое из римского поместья отца, кожаное ведро, и в ней обмывал руку. Но сейчас нужно было торопиться, и Квотриус, поспешив обратно в опочивальню, на ходу облизывал капли тягучей, показавшейся ему слишком пресной, не такой удивительно вкусной и ароматной, как у высокорожденного брата, спермы и… Столкнулся нос к носу с Северусом, ищущим его явно не на кухне, а по затаённым стонам, всё же сорвавшимся с губ Квотриуса во время пиков нечистого, низменного, как он полагал, наслаждения. Северус схватил за запястье ещё перепачканную кисть младшего брата и строго взглянул на брата. – Зачем убежал от меня ты, Квотриус? Иль не любишь меня уж ты, как прежде? Что-то не верится мне в сие, ибо только что, до внезапного бегства своего был ты столь премного страстен, что рука твоя до сих пор сохраняет запах, да и… Северус вдруг запустил один из пальцев Квотриуса, самый "грязный", указательный, себе в рот, тщательно обсосал его, отчего младшему брату почудилось, что вовсе не безобидный палец сосёт ему Северус, а… И стало опять жарко в паху, настолько жарко, что не совладать бедному ничтожному полукровке в одиночку, лишь опять и снова уединяться в прихожей, такой маленькой и тёмной, уютной сейчас, ночью, комнатке. А… может быть… высокорожденный брат понимает, что делает, обсасывая вот уже и средний палец, и все за одним, включая незапачканный мизинец? … – Вкус семени твоего сладкого. Зачем укрылся ты от меня? Думаешь, был бы настолько жесток я, что отказал тебе в простых сих, но столь приятных нам обоим действиях? – произнёс он уже медленно. Северус глядел излучающими любовь и свет чёрными зрачками, различимыми только на фоне ярких, молочных во тьме, белков в такие же чёрные, но одинаково матово блестящие и во тьме, и на восходе глаза Квотриуса… … Зрачками, с которых где-то в глубине снова сбросили занавешивающую их днём плотную ткань, делающую мёртвыми прекрасные глаза. У Квотриуса же не было этих ночных превращений чёрных глаз его в живительные источники любви и доверия. Он всегда одинаково смотрел на окружающий его маленький мирок. Ведь его мир, в отличие от того, что повидал старший брат, верно, всю Ойкумену облетевший в облике священного чёрного ворона, был очень узким, несмотря на частые нападения на ближайшие, разбойничающие пиктские племена и их истребление со взятием небольшого числа самых сильных рабов и рабынь. Даже боевые походы ко внезапно отказывавшимся платить установленную со времени покорения уэсге отцом дань отдельными отколовшимися от заключённого перемирия племенами или родами этого народца были недальними… … – Так… сие не противно было бы тебе, вот так, без особых ласк, не говоря уж о соитии, в котором ты мне всё отказываешь? – обомлел Квотриус. Он представлял, как брат своей узкой, всегда прохладной ладонью с длинными, тонкими пальцами… – Представь себе, возлюбленный мой… брат Квотриус, даже приятно было бы мне доставить столь малое, скромное удовольствие тебе, – ответил Северус. – Нет, нужно остановиться, перестать думать об… сием, иначе либо вновь бежать мне в уютную, тёмную прихожую комнатку, либо высокорожденному брату придётся, хоть и нехотя, мастурбировать мне, всего лишь грязному полукровке, – твёрдо решил Квотриус. Но думать всё никак не мог перестать. Хотя и об ином. Тишина повисла меж братьями, они вернулись в спальню Квотриуса, и Северус повернулся лицом к окну, наблюдая, как лишь свет далёких ещё зарниц на западе, в землях уэскх`ке, всполохами играл в тучах, готовых уже пролиться дождём, холодным, осенним. А Квотриус, присевший, словно гость или врач, в ногах ложа, вспоминал, что, когда входил в него старший брат, то всегда сам он мастурбировал ему, а затем облизывал с явным удовольствием перепачканную семенем брата ладонь свою, словно смакуя неведомое вкусное блюдо, облизывал пальцы один за другим, запуская их по одному себе в рот. – … Но как же давно, уже ночи две целых не вводил нежный, осторожный брат толстый, большой, такой красивый, чуть пухлый, пенис свой в мой анус, вот и позабылось… Ужель так скоро?.. Что же станется с памятью несчастною моею о ласках, столь немерено, превелико, щедро, да, и умело расточаемых мне братом, когда не будут подпитываться они ощущениями новыми, чувствами и эмоциями, объятиями, поцелуями и соитиями вызываемыми? А чрез несколько лет?.. Неужли изменю я своей первой истинной, чистой, взаимной и разделённой любви и женюсь, как желал того отец?.. Как спокойно может говорить о продолжении мною, ничтожным, грязным полукровкой, рабыни дикой сыном, рода древнего, патрицианского, семьи высокорожденного отца моего сам Северус?.. Как же говорил он сие, что-то вроде: "Дабы и сам я родился", или как-то похоже, но смысл именно таковым был… Значит, брат всё-таки исчезнет неведомым способом из времени моего и окажется в своём, и любовь нашу навсегда рассечёт, оставив кровавые рубцы на сердце, время безжалостное, Кронос. Как писали греки, бог сей в ярости пожирал детей своих! И тогда всё здесь опустеет без Северуса, пока не решится несчастный младший брат исполнить заповедь возлюбленного высокорожденного брата, коий вовсе и не брат ему, а дальний потомок! Женюсь, заведу сынов и дочерей от нелюбимой женщины, к одному их детей, а, может, и к нескольким, перейдёт дар чародейства, ибо он, проснувшись однажды, не может уж боле исчезнуть, растворившись в природе, откуда пришёл он ко мне образом неведомым, случайным. А, может, сие есть поворот колеса Фортуны легконогой, что из простеца соделался кудесником я? И научу я детей сих, а должны они оказаться непременно сынами, всему, что узнаю сам от брата моего Северуса. Он обещал же учить меня, и ведаю я уже несколько заклинаний, то ли то, чему научил меня он, то ли то, что запомнил сам я из чародейства его. Соделаю первого из них Господином дома, пред тем, как отстраниться от дел самому… Так, как сделал сие высокорожденный отец мой, поражённый чародейством вернувшегося, как в легенде, из небытия, законнорожденного "сына". Но продолжать дело великого мага Северуса мне предстоит, и избранным богами сынам моим, кои также передадут знания свои, а, может, и новоизобретённые заклинания, своим сынам. И так пойдёт далее, покуда род не разрастётся, а сыновья-чародеи будут передавать друг другу, из поколения в поколение, тайные ото всех познания и умения чародейские всеразличные… … Наконец, гроза встала над Сибелиумом. В центре гигантской тучи, накрывшей и городок, и окрестные леса, и поселения полу-свободных колонов с их пашнями и пастбищами, сверкнул разряд исполинской молнии, и почти сразу же раздался закладывающий уши гром. В воздухе стало свежо и даже прохладно, сильно запахло озоном, стало легко и чуть тревожно на душе, как бывает всегда при сильных грозах в сельской местности. – Юпитер-Громовержец гневается на кого-то в Сибелиуме, – пробормотал еле слышно смутившийся Квотриус. – Уж не на меня ли? – Да за что на тебя-то, брат? Северус раздражённо бросил через плечо, словно ему помешали, а сам жадно всматривался в окно. – Что он высматривает там, когда все граждане обычные, образованные, не говоря уже о диких варварах и рабах, трепещут от столь сильной грозы, моля Юпитера или божков своих немощных, дабы не покарал он их, ударом грома разрушив жилище или спалив в ярости небесным огнём каморы для рабов, кои у граждан обретаются? Сейчас невежды токмо спят, да богохульники, кои не боятся гнева страшного во гневе Бога Наиславнейшего, – с изумлением думал Квотриус. Но задать вопрос, хотя бы коротко, не посмел. Видел же он, что не по нраву сейчас разговоры Северусу, и что он, кажется, да-да! О, ужас! Возлюбленный Северус любуется грозой, нисколько её не пугаясь. Когда отсверкали ослепительные, прихотливо изогнутые и ветвящиеся молнии, и отгрохотали последние, разрывающие полотно небес громы, гроза, стихая над Сибелиумом и окрестностями, продолжила путь на восток, к более далёким и потому не обложенным данью х`васынскх`, которых уже с послезавтрашнего утра, ведь надо ещё добраться до них, начнут легко побеждать и обращать в рабов. А путь туда так далёк! Северус, потеряв интерес к наслаждению очаровывающей его с детства сильной грозой, ведь ушла она, обернулся и увидел подальше от окна, почти у двери, силуэт перепуганного Квотриуса и спросил внезапно ласковым, умиротворённым излюбленной выходкой стихии голосом: – Что, Квотриус, возлюбленный мой брат, совсем перепугался? А разве в походах своих с малолетства воины не привыкают к грозе и непогоде? – Перепугался я лишь за тебя, высовывавшего во время страшного грохота голову из окна. Что же до меня, то да, подумал я, как и каждый чтущий богов гражданин Сибелиума, что именно я прогневил неведомо чем Юпитера, оттого и закалывать будет завтра жрец его агнцев и бычков-одногодок, всех непорочных и без единого изъяна, у алтаря, посвящённого Юпитеру, в храме Юноны, главном храме Сибелиума, что за мостом, на месте священном, отдельно от жилищ людских. А перед походом военачальник со знатными всадниками идёт, по обычаю, к авгуру, принося мёртвого лебедя или гуся дикого для гадания об исходе всего похода в целом и о погоде, в частности. И ежели предсказывает авгур по внутренностям птицы неблагоприятность, исходящую то от коварства варваров, то от непогоды, то из-за внезапной болезни воинов, кои испить могут воды несвежей, но паче всего, от грома Юпитера и ливня, вот, как был сегодня, то не идёт в поход полководец, даже ежели пришло тому уже давно время быть свершёну. Военачальник же идёт, ведя за собою легион или больше, как пойдём мы на гвасинг, предварительно получив хорошее предсказание от авгура, коий живёт по обычаю отшельником одиноким при совсем маленьком храме Цереры. Возлюбленный брат мой, проходил ты мимо него не раз, идя в термы и обратно, но не изукрашен храм сей резьбой искусной, лишь по паре колонн по бокам от небольшой двери стоят, да дверь его всегда во время дневное распахнута, дабы могли граждане принести от злаков своих и от тельцов или агнцев своих приношения богине Церере Многоплодной ради приумножения богатств их или свадьбы ради. Благородный отец наш с достойными двумя всадниками, по одному из каждого легиона, его и пришедшего, уж был сегодня у Премоцилиуса, так зовут авгура, а им положено иметь только одно имя, вернее, прозвище, самой богинею данное, и получил предсказание благоприятное во всех отношениях по внутренностям убитого рукой отцовской на водопое неподалёку в лесу лебедя чистого, куда высокорожденный отец… наш, да позволь мне называть Снепиуса Малефиция Тогениуса так, ушёл сразу после трапезы утренней, да не с рабами, а с избранными всадниками теми. И рабов всадникам каждому достанется согласно положению его в обществе, больше же всего рабов будет у тебя, брат мой Северус, и ещё приведёшь ты разыскиваемых тобою варваров, кои окажутся рабами одного из племён гвасинг диких, и в руках у них будут похожие на твою волшебные палочки, вот только скудоумие их не даёт им пользоваться ими, как не умел и я, но быстро обучил ты меня. – Радуюсь я, брат мой Квотриус, от рассказа твоего подробного, ибо согрел ты мне им сердце и смягчил душу. Да и разум ублажил мой. Скажи высокорожденному отцу… своему, дабы не пытал пленных он, но есть чародейское зелье у меня, заставляющее, если выпить его, рассказывать обо всём, что знаешь. Посему допрашивать будущих рабов, своих ли, чужих буду я сам, а то лишнего наболтают они, а легионеры и забудут спросить про главное для меня. А теперь, верно, Карра твоя уж пришла под дверь опочивальни твоей, пойди, спроси у неё факел из каморы для рабов или рабынь, пусть принесёт его в кухню и вденет в кольцо. Тебя же просить об одежде и доспехах ромейских хочу, ибо одеяние многослойное моё грязное слишком, побывал я в термах сегодня же, а после был в лесу, на полянке одной заболоченной с предивными растениями, но туда я, а если захочешь, то и мы с тобой в сопровождении одних лишь рабов как-нибудь можем и отправиться, ежели не против ты прогулки таковой. Не только обычный чародей я есмь, но и зельевар, а у вас в ближайшем к городу лесу произрастают травы, цветы и соцветия диковинные, коих во время "моё" уж и не осталось вовсе. А какие они полезные, да нужные людям! Правда, не все полезны они, отнюдь, есть и те, кои беду человеку приносят. И все их должен знать ты, и полезные, и вредоносные. Но беспокойства не имей о сём, ибо всему, что только знаю, обучу я тебя, мой добрый Квотриус, только после этого исчезну, да и то, если повезёт. А повезти мне, хоть как-нибудь, но должно же. Не может быть такового, что человек из времени иного останется жить навеки о времени, ему чуждом, как никое иное. – Эх, что-то я не о том, – заметил Северус. Только что увидел он, какой тоской подёрнулось лицо возлюбленного. Взглянув же в печальные глаза Квотриуса, совсем растерялся Мастер Зелий. – Я… Просто хотел я попросить тунику ночную у тебя, а одежду всю сию, грязную, надобно отдать рабыням, дабы постирали они её сейчас же, а к третьим петухам выгладили бы, и я бы надел её чистую, свежую. И, верно, доспехи есть у тебя, те, в коих ходил ты в походы первые свои на дикарей, когда было тебе семнадцать, и ещё не раздался ты так в плечах, как ныне. Полагаю, подошли бы мне они почти совсем ладно. А лучшего и не надобно мне. Квотриус открыл сначала один сундук, с доспехами, отводя глаза, стыдливо прошептал: – Примеряют их на тело нагое. – Так что ж ты смутился, будто нагого меня не видел? … Через час с небольшим у Снейпа были вполне подходящий лорик*, и жемчужного оттенка шёлковая, немного коротковатая, чуть выше тонких коленей, ночная туника, подпоясанная мягким лилейно-розовым поясом, так подходившем под цвет и мягкую, прохладную ткань одежды. – Скажи Карре своей, дабы передала она требование моё рабыням скроить из шёлка тунику такового же мне по размеру, но не торопись, не время сейчас. Вот вернёмся из похода, тогда и займусь я одеянием своим. Ну что ж, бери клубень, да разверни сперва его, и пойдём на кухню варить Веритасерум, брат мой Квотриус, возлюбленный мой. ______________________________________________________ * Лорик – кожаный доспех легионеров из двух половин: передней и задней, скреплённых кожаными, дублёными лямками, были ещё и завязки по бокам. На кожаную основу прикреплялись во множестве бронзовые пластины, отчего доспех казался цельным панцирем. На самом же деле, лорик был к этому времени так усовершенствован, что, в отличие от стальных поздне-средневековых панцирных доспехов практически не стеснял движений воинов в битвах.
Лилия_долин
Глава 20 ИИСУС ПРИШЕЛ ОСВОБОДИТЬ ПЛЕННИКОВ! ОПРЕДЕЛЕНИЯВоскресенье, 14 Августа 2011 г. 23:18 (ссылка)
|
LiveInternet.Ru |
Ссылки: на главную|почта|знакомства|одноклассники|фото|открытки|тесты|чат О проекте: помощь|контакты|разместить рекламу|версия для pda |