О.Е. Чезаре, "The New York Times" (США).
Статья опубликована 24 декабря 1922 года.
Мне сказали, что я могу оставить всякую надежду написать портрет Ленина. Я уже зарисовал большинство значимых фигур Советской Республики, и не мог покинуть Россию без портрета Ленина. Это было все равно, что просить луну с неба. Так с августа по октябрь Ленин стал моей навязчивой идей. Он находился в России, недалеко от Москвы, выздоравливал, но к нему не пускали ни близких друзей, ни родственников, ни комиссаров, у которых к нему были срочные вопросы.
Некоторые московские «всезнайки» утверждали, что он умер. «Так где же он похоронен?!». В Москве они говорили об этом шепотом, за пределами столицы – во весь голос. «Убит! Застрелен! Отравлен! Утоплен!».
Коммунисты делали все возможное, чтобы помочь мне, они не оставляли попыток. Как-то раз я повстречал немецкого врача Ферстера (Foerster), который регулярно прилетал в Россию к своему пациенту. Если я не мог нарисовать Ленина, почему бы мне не нарисовать его тень! Доктор согласился позировать мне, но сказал, что для публикации портрета ему понадобится разрешение его правительства. Он спросит у Ленина. «Как Вы думаете, может быть, если Ленин недостаточно хорошо себя чувствует, он уделит несколько минут – я просто взгляну на него, ему не нужно будет позировать». Ферстер сказал, что сделает все, что в его силах, и я почувствовал, что он сдержит слово. Я был окрылен надеждой. Москва и Красная Россия на ближайшее время представились мне в розовом цвете.
Я вернулся, чтобы услышать свой приговор в резной царский дворец, который теперь именуется Домом приемов, стоящий на берегу Москва-реки напротив Кремля. Увы мне! Ленина волновало только одно – вернуться к работе, и никаких глупостей! А доктор уезжал вечером в Германию, увозя с собой портрет, который я ему отдал. Он даже не получил разрешения на его публикацию, так что мне от этого прока никакого не было. Однако он сказал, что портрет ему понравился. Так доктор Ферстер исчез со сцены, а вместе с ним и мои надежды.
Читать далее...