- В современном мире есть особая категория авторов, которые, условно говоря, представляют Восток на Западе. Они больше востребованы за границей, чем у себя на родине. Перспективен ли такой путь для русского писателя и для вас в частности?

- Вопрос совершенно правомерный. Самые первые имена, которые приходят в голову - Андрей Макин во Франции и Владимир Каминер в Германии, которые заняли нишу русских писателей, хотя ни тот, ни другой по-русски не пишут. Но они обслуживают местного читателя, пишут в соответствии с его ожиданиями. У него есть свои стереотипы относительно русского писателя, а названные люди знают, чего от них ждут. Я думаю, что мне это не грозит, поскольку я, оставаясь русским писателем, ни в какие стереотипы не умещаюсь. Русский писатель может и разрушать стереотипы.

- У вас, тем не менее, есть книга, написанная на немецком языке и адресованная швейцарской аудитории.

- В этой книге я пытался понять, что такое Швейцария - та страна, в которой я сейчас живу, - и, немного шире, понять Швейцарию как символ Запада, а также объяснить швейцарскому читателю, что такое Россия. Какие-то вещи, которые для русского человека являются банальностью, которые он проживает, понимает генетически, для людей из параллельного мира являются откровением, и наоборот. Если художественный текст можно перевести, то эта книжка вряд ли будет существовать на русском языке. Потому что написанное мной о Швейцарии для швейцарцев - это то же самое, о чем говорил Розанов: встречаются два русских человека, и все ясно, и не нужно никаких слов. В этой книге у меня так происходит со швейцарским читателем. Наверное, не только со швейцарским, а вообще с западным - книга, что меня удивило, имела успех во Франции и получила там в прошлом году премию за лучшую иностранную книгу года.

- Но вы все же не считаете себя специфическим "полпредом" русской культуры, адаптирующим ее для другого общества?

- Если говорить о задаче разрушения стереотипов, а не о следовании им, то я, безусловно, являюсь таким "полпредом". Вот сейчас вышел "Венерин волос" на итальянском. Надеюсь, что он разрушит какие-то стереотипы, сложившиеся у итальянского читателя.

- Отдельную презентацию в Италии уже устраивали?

- Да, были презентации. Издатель Даниэла ди Сора - славистка, переводчица, она прекрасно разбирается в русской литературе и выпускает удивительные книги. Например, она издала Кржижановского, которого и в России-то плохо знают. Презентации прошли в Пизе, Милане и Риме. Это было около двух недель назад.

- Насколько я понимаю, вас многое связывает с Италией.

- Дело в том, что в литературной драме каждая страна, каждый город четко играет свою роль, имеет свое амплуа. Швейцария в мире русской литературы после Карамзина - это рай, хотя понятно, что страна, которая является одним из мировых лидеров по самоубийствам, не имеет к раю никакого отношения. И Рим после Гоголя играет в русском сознании роль места, которое ближе к небу. "Венерин волос" заканчивается в Риме, конечно, потому, что Рим - символ культурной вечности. Этой культурной вечности я противопоставляю другую вечность. Травка, называемая венериным волосом, становится в романе богом жизни. Эта травка была до Вечного города и будет расти после него.

- А есть ли у вас, так сказать, свой Рим и своя Италия в том же смысле, в каком, например, у Бродского была своя Венеция?

- Конечно есть, и они состоят из тех людей, которые там жили, живут и будут жить. В моем Риме Гоголь сейчас работает над "Мертвыми душами" и всегда будет их там писать.

- Как вы думаете, насколько велика ваша европейская аудитория, хотя бы немецкоязычная (я имею в виду переводные вещи)?

- Очень хороший вопрос. Думаю, что даже те наши писатели, которые обречены на большие тиражи, т.е. авторы детективов, в немецкоязычном мире востребованы не той публикой, которая читает детективы. Их публика - это люди, интересующиеся Россией и читающие русские детективы только поэтому. Наверное, у меня читатель тот же самый. Моя вещь вряд ли будет мировым бестселлером а ля Коэльо.

- Существует представление, что писатель, живущий вне родной языковой среды, многое теряет. Вы, наверное, с этим не согласитесь.

- Отдалившись от языка, ты, безусловно, теряешь язык. Но какой язык? Язык сегодняшний, который моментально рождается и моментально отмирает. Это язык сленга, язык улицы, в России это также язык лагерной фени и мата, который выплеснулся на экраны и в газеты. И если ты писатель, то должен для себя решить, из какого языка ты делаешь текст. Если гонишься за тем, чтобы быть модным сегодня, то ты, разумеется, используешь этот сленг, понимая, что через два-три года, через пять лет этот язык исчезнет, и от твоей книги будет пахнуть тухлятиной, потому что ничто не устаревает так быстро, как современный язык. Либо же ты должен для себя решить, что создаешь свой собственный язык, который будет актуален и современен всегда.

- Получилось так, что вы оказались "коллекционером" самых главных премий - "Букер" за "Взятие Измаила", упомянутая вами французская награда за книгу о Швейцарии, "Нацбест" за "Венерин волос", который также вошел в шорт-лист "Большой книги", а ранее - в шорт-лист Премии Андрея Белого. Вас не раздражает, когда вас ассоциируют прежде всего с этими внешними признаками успеха, считают раскрученной персоной?

- Я совершенно не чувствую себя раскрученной персоной, и роль собирателя премий мне совсем не подходит. Я считаю, что каждый писатель должен получить какую-то премию, но только для того, чтобы понять, что эта премия на самом деле не нужна. Если я получил премию, значит, книгу кто-то прочитал, а прочитанная книга - это невероятная радость. Но для меня существуют две главных премии, которые человек дать не может, которые даются свыше. Первая премия - когда тебе дают начать книгу, и вторая - когда тебе дают ее закончить, дожить до этого. Вот сейчас Бог дал мне закончить одну книжку. Я все жду - вдруг он мне опять даст премию, и я начну следующую.

- Ваш роман "Всех ожидает одна ночь" переиздан как "Записки Ларионова". С чем связана смена названия?

- Это была моя первая публикация в журнале "Знамя". Роман назывался, конечно, "Записки Ларионова". Но когда стали публиковать, Наталья Иванова мне говорит: "Вы знаете, получается, что у нас в одном номере будут "Записки Ларионова" и "Записки гадкого утенка" Григория Померанца. Кто-то должен изменить название". На что я, мальчишка, вспылил: почему именно я должен менять? Но потом я увидел Померанца, этого достойного человека, уже прожившего свою жизнь, и сказал: "Да, конечно, давайте изменим мое название". Наталья Иванова открыла первую страницу и предложила попавшуюся ей строчку из Горация: "Omnes una manet nox". Я обрадовался, решив, что это будет первый русский роман, имеющий латинское название. Когда я открыл вышедший журнал, оказалось, естественно, что роман назван по-русски: "Всех ожидает одна ночь", но было уже поздно. Недавно "Вагриус" стал переиздавать мои ранние вещи, и решили оставить старое название.

- В ваш недавний сборник вошло эссе "Спасенный язык" - оно называется так же, как книга Элиаса Канетти. Канетти - главный космополит европейской литературы. То положение, в котором оказался он, вы, похоже, ощущаете как близкое себе.

- Дело в том, что разделение мира на страны устарело. Мы все живем в одном лагерном бараке, который называется "жизнь". Какая разница, в какой части этого барака ты живешь? Важно найти способ вырваться. Для меня такой способ - слова. В "Венерином волосе" герой, обреченный на то, чтобы провести всю жизнь в одиночной камере, ложкой выцарапывает на стене лодку, и когда тюремщики приносят ему баланду, оказывается, что камера пуста - он сел в лодку и уплыл. Для меня это - тот самый выход, который мне дают слова. Слова - это моя лодка, я должен вырваться из этой жизни-одиночки, но я беру с собой моих героев и моего читателя, и мы вместе плывем в ту страну, где каждого из нас любят и ждут. Несмотря на то, что любить нас, может быть, и не за что.