7 июля.

В Париж? Завтра? Купить билеты на чужие имена?

Всю ночь на моих коленях рыдала полицейская. Заставила своими слезами пообещать привезти ей каталоги косметики, одежды и всего что я только встречу. Список прилагается. Ее Злючество со мной не говорила. Сухо отдала приказания и отвернулась к окну. Ну ладно, моя Злючка, будем играть в молчанку. Два раза – не третий. На третий раз я захочу ответа. Ты была моей Хозяйкой. Ты была ею.

Париж так Париж. Не плачь, полицейская. На время моего отсутствия никто не будет пинать тебя, никто не будет разбрасывать вещи по подвалу, и никто не будет терзать в часы одиночества гитару и занимать (пусть даже на минуту) так вечно нужный тебе телефон. Ах, да, и еще никто не будет поднимать сиденье на унитазе. И вытирать твоим полотенцем для рук свою вампирскую физиономию. И мыться твоей мочалкой. И занимать одну свободную розетку зарядкой для телефона.

Но почему-то это ее не утешило, а только расстроило. Женщины. Никогда и никому из мужчин, живых и давным-давно умерших, не понять их. Я говорю ей, что она от меня отдохнет – плачет. Я говорю, что если не перестанет плакать, я разозлюсь – она плачет сильнее. Я говорю, что привезу ей подарки – говорит, что подарков не надо. А потом начинает перечислять все то, что ей хотелось бы получить, но смотрит на меня глазами преданного спаниеля, и лицо у нее такое несчастное, что я не могу понять, нужны подарки или нет.

Не плачь, полицейская. Не плачь, и не надо так страдать.
- Потому что я привезу тебе духи, обувь, сумочки, коих у тебя миллион, хотя и зачем они тебе;
- Пирожные, которые ты съешь, выпив противорвотные таблетки, лишь чтобы узнать их вкус;
- Я куплю тебе – уговорила! – корсет с бирочкой «Улица красных фонарей». Я сам покраснею от тебя…
- И поседею. Что ты там говорила про каталог причесок? Оно тебе надо?
- Не бей меня своими маленькими кулачками, мне не больно, мне жалко твоих нежных ручек.
- …я перестарался. Признаю. Пощечина была справедливой.

8 июля.

Интернет – гениальное изобретение. Но сегодня я сделал подлость. Впрочем, я не жалею. Я прочитал письма полицейской. Прочитал, потому что случайно так вышло. Я знал, что у нее и этого молодого капитана наемников – как там его фамилия? Бернадотте? – что-то было. Но не знал, что так серьезно.

Похоже, последней девственницей в Хеллсинге была Злючка. И я не знал, полицейская, что твое кольцо на левой руке что-то значит. И не знал, что ты кого-то можешь звать «единственным», «неповторимым», «тепленьким» и «вкусненьким». И прости меня, если я причинил тебе боль, назвав тогда… ну да не столь важно. Признаю свою ошибку. Я никогда не думал, что молодой наемник может писать такие письма. Такие честные, пусть и блистающие грамматическими ошибками и некоторой корявостью слога, но такие искренне, по-французски чувственные. Я возьму на заметку. Человек обольстил вампира. Человек, который два месяца кряду покрывал твое тело поцелуями, превозносил тебя до небес и говорил, что готов на все, чтобы быть с тобой в вечности.

«To^ my lil'pussy From^ your sweety_boyfriend Пусенька, ты очаровательна. Когда стреляишь, у тебя лифчик расстегиваится. Ты знала? Мои парни видели, один че-то сказал, Джонику я за это нос сломал. Не спутай теперь с моим носом! И не ходи по вечерам через парк одна, мало ли что, лучше позови кого-нибудь или на крайняк меня потому что там темно, оступишься и расшибешся. Я уверен, твой старшой не знает, что мы делали на его гробу. Пара парней знают, но молчат, потому что я сломаю им всем чего-нибудь. Ты ложис спать, завтра трудный день. Я тебя целую в носик, в ушки, в глазки и в губки, а ищо сама знаешь где. Пип».

- Что-что про мой гроб, поподробнее?..
Способен ли я на такое? Не знаю. Мои земные чувства умерли много веков назад, кроме одного: я жажду покоя своей душе. И вместо покоя я получаю чистилище. Вот в чем дело. Мои чувства: страсть, стыд, вера, агония – все они в мириады раз сильнее людских чувств, потому что я выбрал противоестественную божественной сути вечность. И потому меня так мало задевают ваши человеческие эмоции, которыми вы друг друга закидываете. Мне нужна страсть, которую я способен разделить, кровь, пылающая огнем у меня на губах. Женщина, способная выдержать мой взгляд, мой натиск, мой пыл, когда я захочу ее и возьму ее, не спрашивая ее ни о чем и ничего ей не обещая.

Ты ли это, Интегра?

10 июля.

Париж! Увидеть Париж и… и что? Мне остается только ожить или упокоиться. Нет, человеком мне не стать. Но как хотелось бы стать, чтобы умереть в Париже! Последний раз я был здесь сразу после второй мировой. Но сейчас… и не так жарко, как в Англии. Погода меняется. Но как чудесно!

Даже воздух… даже здешняя кровь, кровь, в которой бурлят любовь и цветы Франции! И здешние француженки. Француженки, которые не похожи на англичанок. Страшненькие, какие-то все очень уж страшненькие, но сколько шарма! Конечно Ее Злючество здесь как василек среди розария. Но зато прекрасный василек.

Я любовался ей со стороны, и потому улыбался. Конечно, моя улыбка была едва уловима – не всегда же быть оскалу – но Злючка угадала ее. Она, такая холодная, такая высокая, и вокруг эти маленькие, улыбчивые, хорошенькие по-своему католички! Они хватали меня под руки и вели куда-то, они щебетали что-то на своем птичьем булькающем наречии, а я вспоминал, пусть и с трудом сначала, их язык. Но как сладко было обратиться к Хозяйке на чужом для нее языке, и говорить все, что мне вздумается, не рискуя быть обруганным!

Завтра встреча с православной монахиней. Интересно посмотреть на то, как сейчас выглядят православные монахини. Впрочем, я мало что смыслю в каких-то теологических разногласиях. Зато пока что я буду гулять по этому прекрасному городу и любоваться его прекрасной архитектурой. Когда зайдет солнце. И да! Нельзя забыть позвонить полицейской. Ей без меня там очень грустно и одиноко.

11 июля.

В упор. Невысокая пожилая дама в очень аккуратном костюме, с красивым платком на голове и четками на поясе, очень ухоженная. Глаза холодны. У носа залегла морщинка. А за ее спиной – скромно одетая послушница лет двадцати двух, у которой под одеждами явно оружие. И эта послушница поднимает свои зеленые глаза, и встречается со мной взглядом. И я понимаю все. Полукровка.

Нельзя сказать, что я отшатнулся. Но ощущение чего-то неожиданного было. Вот как выглядит сейчас полукровка человека и вампира… ну что ж, любопытно. Белая кожа. Видимая неприязнь к свету, я прямо-таки чувствую, как она рада полумраку. Все-таки время идет к полуночи. Глаза. Если не смотреть в них слишком долго, они кажутся зелеными. Но на самом деле мелькает и краснота. И ей никак не меньше пятидесяти лет. Я вижу это.

Имени не сказали. Очень неприятно. Сестра Милица видимо одергивает свою подчиненную. Перчаток нет. Печатей не вижу. Лицо застывшее и неживое. Видны клыки. Блеклая она какая-то. И забитая. Теперь я чувствую это. Забитая. Ее били долго и много. Скорее всего, ее наказывали за то, что она полукровка. Дампир, как еще их любят называть. Телохранитель? Не знаю. В ее взгляде на сестру Милицу видна злоба. И она почти не прячет ее.

Ее Злючество вежлива. Они приветствуют друг друга, вежливо расспрашивают друг друга о здравии патриарха и архиепископов, быстро расстаются и растаскивают свои человеческие убеждения в разные стороны. А я жалею безымянную полукровку. Бедная, бедная девушка, которая никогда не могла сделать выбор между человечеством и вампирами.

Нет! Дети людей и вампиров могут жить – но только не в этом мире! Их судьба ужасна и страшна, в большинстве своем они просто обречены. С горя не стал ужинать, заперся в гробу изнутри и очнулся только от звонка мобильного телефона.

- Да, Хозяйка.
-…
- Нет.
- …??!
- Да, именно так.
- …., …, …!!
- Нет. Хоть какое-то целомудрие…
- …, …..

Она сидела обнаженная (моя рубашка поверх голого тела только больше дразнит) на полотенце и курила. Синее полотенце и розовая кожа, собранные волосы и сигарета в руках. Задумчивый, томный взгляд из-под очков.
- Подойди.
- Интегра, я не мальчик под подолом у знатной дамы. Я высший вампир.
- Подойди, я сказала. Я твоя Хозяйка.
- Я сам выбираю себе Хозяев теперь.
Затяжка. Дым в пространство
- Мне понимать это как подпись под расторгнутым договором?
Забавно сказано.
- Интегра, одумайся. Я уже не знаю греха. Я живу в чистилище. А ты грешишь, ты думаешь о грехе, ты, воплощенная гордость протестантских рыцарей!
- Устыди меня, вампир. Но мои грехи – это мои грехи. А твое дело – выполнять приказы Хозяев. И все.
Под моим пристальным взглядом она все-таки покраснела. Не приходится краснеть, когда гроб и темно, или когда вода, пар и ничего не видно? Но я сказал: третий раз – решающий раз.
- Может быть, я могу получить объяснения? Один-единственный вопрос: зачем?
Никогда не думал, что мужчина и женщина, вот-вот готовые сорваться навстречу друг другу, будут вести такие глупые разговоры. Она правильно поняла мои мысли, моя Хозяйка, моя девочка. Правильно. Равнодушно выпустила струю дыма, скользнула по мне (джинсы и все, только крест на шее болтается) взглядом, потом медленно слезла с полотенца и затушила сигарету в пепельнице.
- Я хочу тебя.
Получил на свою голову…

Не надо было мне тогда выполнять ее бредовое желание с погоней по дому. Домой хочу! В родной подвал! К родной полицейской! Не нужны мне сексуально оголодавшие человеческие самки! Мне стыдно!

13 июля.

Полукровку зовут Ангелина, и она племянница монахини. Равнодушная ко всему на свете, кроме сладкого. Я не очень знал, как начать с ней разговор, пока она не бросила в легком сомнении, увидев охранников в резиденции католиков: «foarte slab »("слабовато" - румынск.). Если и было счастье для меня, то оно вдруг мгновенно связалось с этой полукровкой, потому что нет ничего слаще для человека или уже не совсем человека, чем звук родного языка.

- Ты из Румынии!
- Нет, но говорю на румынском немного.
- Как там теперь?
- Все так же прекрасно. Несмотря ни на что.
- Я не был там очень давно. Я очень скучаю по дому. Если ты будешь там, поклонись от меня моей родине.
- Буду – поклонюсь. Спасибо, что говоришь со мной, полукровкой, высший вампир. Мало кто удостаивает меня такой чести как из людей, так и из вампиров.
- Hai, pentru ce tu? (Ну, что ты? - румынск.). Не всем быть перворожденными. Не всем рождаться от одного племени; за такими, как ты, будущее людей и вампиров.
- Здесь так не считают. Я для многих даже хуже упырей. Мой отец был вампиром из чистокровных, как ты. Мать была монахиней Православной Инквизиции. Ее убили. Я всего лишь на шесть лет младше своей тетушки. Она меня не любит за то, что я буду жить очень долго, а она смертна.
- Ты пьешь кровь?
- Приходится. Без нее мне не выжить. Но я давно смирилась, если Богу так угодно, что я пришла к нему. Он благ и милостив. И раз уж по его воле свершилось, что я родилась, так тому и быть. Спасибо тебе, вампир. И, я хотела сказать… я всем говорю, кто похож на меня или просто… в общем, я горжусь тем, что мои родители любили друг друга. И я горжусь тем, кто я есть.

Вот так – обменявшись электронными адресами и сказав друг другу «спасибо», мы расстались. У нее закончилась смена охранять свою повелительницу, меня звала моя Хозяйка. Значит, вот так выглядят теперь полукровки. И человеческие черты, и черты вампира. И эти глаза, в которых есть человек, за которым прячется вампир. И что-то среднее между ними двумя. Полагаю, что полукровок все-таки немало даже в Лондоне.

Как все-таки сильно отличается от нас новое поколение…

14 июля.

День падения Бастилии французы отмечают с размахом. А я предаюсь чувственным порокам и наслаждениям с Хозяйкой.

Она целует меня в щеку, что вызывает сладостную дрожь предвкушения. Потому что сама невинность этого жеста напоминает о благословении. Она зарывается лицом в мои волосы и начинает учиться нежности. Нет! Сейчас я буду думать и говорить все, что в голову мне приходит: не отдам! Никакому человеку, потому что никто не достоин этой невинности, чарующей, удивительной. Она аккуратно, чтобы не поскользнуться, переступает через трусики, по-детски скромные, и я вижу, что она совершенно далека от намерения соблазнить. Нет ни скрытности, ни полунамека, ни тонкого движения глазами, губами и бог знает какими еще частями тела.

Хочешь – разденься и жди. Позвать и приказать. Найти и уничтожить. Найти и возлюбить.

- Ты хочешь меня? – спрашивает она, играя моими волосами. Я целую ее грудь, стараюсь изобразить, что мне точно так же, как и ей, чуждо всякого рода стеснение.
- Хочу, Интегра.
Она всячески старается задавить свою стеснительность. И этим самым она старается подняться в своих собственных глазах. И в моих. Но мне-то куда! Красивая женщина красива своей скромностью. Или хотя бы ее миражом.
- Я домой хочу, - шепчет Злючка и вдруг ложится мне на грудь, становясь сразу маленькой и беззащитной (посмотрел бы я на другого мужчину, рядом с которым она будет выглядеть маленькой!).
- Скоро поедем домой, - отвечаю я ей, и утешаюсь тем, что домой мы все-таки поедем. Пусть и не в мой дом, но хотя бы в ее.
- Алукард, - Ее Злючество заползает целиком под одеяло и сразу съеживается, - я всегда мечтала побывать в Париже просто так. Максвелла, конечно, «просто так» не назовешь, но все-таки мы в Париже. Я хочу с утра рассчитывать на круассаны в постель и…
Ох, девочка моя… «Хочу тебя», «еще!», «будешь мой»… ты всегда мечтала. Мечтала, и эти мечтания – твои взгляды в сторону от ювелирных салонов, каталоги свадебных платьев под подушкой, пижама с сиреневыми мишками и мини-юбки в твоем шкафу… ты мечтала о романтике и о большой любви. И если я не смогу дать тебе первое, то хотя бы иллюзию второго могу обещать.
Кого я обманываю? Если бы это была иллюзия – бежал бы я тогда от тебя, чтобы не калечить твою жизнь, моя Злючка? Была бы это иллюзия – и билось бы мое сердце так часто теперь – почти десять ударов в минуту? Если бы это была иллюзия… ох, если бы…

16 июля.

Максвелл. Зеленые глаза с каким-то мыльным туманом, сальный и откровенный взгляд. Новый паладин, но видно, что Максвелла вполне устраивают его люди-телохранители, обычные себе люди. Мальчику лет двадцать пять, он смотрит на хозяина и повелителя с обожанием и в глазах его вера. По крайней мере, у католиков все «как у людей». Настоящие хозяева и настоящие слуги.

О чем будет разговор? Не знаю, и знать не желаю. Монахиня Римкович прибудет вечером. А пока Интегра (длинная юбка, невысокий каблук, крест на груди) раскланивается с Максвеллом и изображает гордость протестантов. Но, судя по огню в глазах католика, он уловил разницу между Ее Злючеством леди Хеллсинг и Интегрой Обновленной.

Теперь эти двое под неодобрительным оком монахини (монахиня в ритуальных одеяниях явилась на встречу) раскланиваются и расшаркиваются, кривят улыбочки и клянутся во взаимопомощи.

Как они могли найти общий язык? Не знаю. Этот новый уровень был достигнут… бла-бла-бла… благодаря долгосрочным перспективам сотрудничества… бла-бла… ради спасения человечества и установления мира… ля-ля-ля…

Если бы выжать воду из губок их речей, то остались бы примерно такие фразы: «Сначала объединимся, а потом найдем и уничтожим». Это Интегра. А Энрико Максвелл: «Сначала поговорим о том, чтобы объединиться, а потом поговорим о том, зачем нам надо их уничтожать». Милица Римкович: «Объединимся. Уничтожим. Уничтожим не тех – найдем других и снова уничтожим». Сошлись ли они на чем-то? Конечно, нет. Все равно раньше, чем через две недели, окончательное решение принято не будет. Через три недели каждый из послов озвучит решение у себя за своим «круглым столом», и начнется новая эра. Остается только надеяться, что эта очередная «новая эра», идеями которых так загорается Злючка, не завязнет в болотах бюрократии.

Пока эта троица обсуждала план новой общей организации по уничтожению нас, нечисти, нежити и прочих нелюдей, я переписывался с полицейской. Смска. Еще одна. А потом набрался наглости и исчез, чтобы сесть в коридоре на подоконник (три равнодушных француза неизвестного пола курят и не обращают на меня ни капли внимания) и позвонить полицейской. «Хозяин, я очень-очень скучаю». Звоню.

В процессе разговора (весьма условного с моей стороны: рычание, «да» и «нет» полноценным разговором признаны быть не могут) выяснилось следующее:
- Она очень-очень скучает по нежно любимому Хозяину
- Крысы, вопреки заверениям дератизаторов, размножились еще сильнее, не пора ли завести кошечку или просто голодного упыря? (Вот подлая, знает же, что упыря я не заведу).
- Она безумно томится по обожаемому Хозяину. Можно, она будет пока спать в моем гробу? Пришлось напомнить, что мой гроб со мной, и спать ей придется на моем компьютерном кресле.
- Деньги кончились. Поэтому она возьмет кредит. Или сдаст в ломбард несколько предметов обстановки.
- Но, тем не менее, на вопрос, куда делись деньги, она не отвечает.
- Зато восхищается тем, что носить ей нечего, а шкаф переполнен.
- Все ясно. Она невероятно тоскует по незабвенному Хозяину, ей снятся кошмары, от сидения на диете она едва не покусала всех горничных, телефонные провода перегрызены крысами в пяти местах, вода из труб только ржавая идет. Не рискнул предлагать ей переловить крыс, отомстит.
- Да, душечка моя: я тоже соскучился по тебе. От Ее Злючества могильный холод, а с тобой все-таки тепло.

19 июля.

Ее Злючество мучается от спазмов в животе, поэтому злее обычного. Трудно быть женщиной. Каждые тридцать три дня Хозяйка «болеет». Singeriu zi (день крови - румынск.)., по-моему, называли это женщины в моем далеком-далеком детстве. Пижама с кружевом и страдание на лице. Чем полезен я? Разве что в грелку воды налить и послушно принести обезболивающее.

И молчать. Вот уже двенадцать лет я должен хотя бы один этот страшный день молчать. Молчать и не говорить ни о чем. Потому что Злючка слаба, а она себя ненавидит за то, что становится слабой. Если бы она больше ела, то не так страдала бы, на мой взгляд. Я же знаю, что вредно для здоровья человека питаться чем попало и когда придется. Вампиры имеют сродство к крови, и потому так ценятся среди врачей.. ох, я раскрыл свою семейную тайну? Среди всех встреченных мною когда-либо вампиров больше всего было врачей, учителей и гувернанток, немного алхимиков… и только один летчик-истребитель. Что бы это значило?

Приняла обезболивающее и спит. Заперлась. Можно подумать, от меня. Но зачем мне идти к ней? Утешить? Для чего? Чтобы получить в ответ взгляд: «я-ненавижу-когда-мне-мешают-страдать»? Нет.

И не в том дело, что я «презираю людей», «человеческие слабости»… точно так же, как я бреюсь, полицейская все еще остается такой же женщиной, как Интегра, например. Но! Прятать слабости от врагов и прятать милые недостатки и вместе с ними и достоинства от друзей – это совсем разные понятия. Я не презираю людей. Я не люблю – людей, вампиров… - я не люблю, когда кто-то пытается казаться лучше, чем он есть, и пытается казаться таковым перед теми, кто его знает. Проще говоря: Злючка! Я знаю тебя изнутри. Не пытайся казаться развратной толстокожей Хозяйкой. Ты – моя маленькая робкая девочка. И я это знаю.

Вот факты об Интегре Хеллсинг, которые мне совсем не нравятся:
- Пиво – некультурно. Чипсы и орешки в кровати – тоже.
- Энрико Максвелл – сальный католик-извращенец. Открытка «От меня» может быть от портье. И даже если это открытка от католика – чему радоваться?
- Разбив телефон во время разговора, ты не переубедишь своего собеседника. А разбив телефон о мой гроб, ты его поцарапаешь и обидишь меня.
- Еще одна женщина, разбрасывающая свои вещи. Не хочу ничего говорить. Это противно господу. Я и так притеснен со всех сторон. И мой гроб – напоминаю – это мое место жительства, а вовсе не корзина для белья, не гардероб и не помойка! Если пустые пакеты из-под крови я буду складировать под вашей подушкой, госпожа Злючка – понравится это вам?
- Ночью Интегра Хеллсинг пришла ко мне. Зарылась в принесенное с собой одеяло, спряталась мне в подмышку и тихо сопела всю ночь. Что мне не нравится? То, что она лягалась.

22 июля.

Шесть дней до подписания договора, которого еще нет. Права Инквизиции. Права людей. А права вампиров? Они тоже будут. Вот смешно. В прежнем «Уставе», «праве», «разрешении» есть только такая формулировка: «вампир имеет право упокоиться». Спасибо хоть за это право, люди.

Интегра заперлась и обвешалась святыми символами, достала требник и молится. Последний раз она молилась очень давно. Она молится на Рождество и на Пасху, но делает это потому, что так положено. А теперь она молится для себя. Одному Богу известно.. ну да, только ему…

Она составляет сборник прав вампиров, чтобы обсудить это на встрече с католиком и монахиней. Очень хотелось бы посмотреть на эту встречу, но она будет закрытой, наверное. Права вампиров… весьма странно, что самих вампиров или хотя бы меня, как представителя, никто не спрашивал. И судя по тому, что Ее Злючество так долго заседает за этим своим творчеством, дело действительно серьезное. Но я не буду вмешиваться, пока это не коснется лично меня. И еще: я больше не надену перчаток со старыми печатями. Я сожгу их. Я свободный вампир. Я свободный протестантский рыцарь. У меня теперь своя воля, и я буду жить согласно со своими решениями.

Она все-таки позвала меня. Позвала, чтобы вежливо пригласить сесть в кресло и предложить чашечку крови.
- Алукард, - раздается из ее темного угла голос, - ты знаешь, где живут парижские вампиры?
Понятия не имею.
- Я хочу увидеть их общину. Я знаю, что у них есть свои общины и даже свои дома, где только вампиры и живут.
Я не отведу ее туда. Я знаю, что эти общины есть, и лет сто назад я сам жил, перебираясь от одного Дома до другого. Но привести человека… я не могу.
- Я поклянусь не причинять вреда…
- Зачем?
Она осеклась. Потом протянула мне черную папку с бумагами. На трех языках, и квитанция о переводе на пять языков в ближайшее же время. Мои глаза быстро пробегают бумагу, так быстро люди не читают, но мне это доступно. Поднимаю взгляд на Злючку и только теперь понимаю, насколько тяжелым может быть этот мой взгляд. Она как-то отодвигается от меня и съеживается.
- Понял теперь? – не слишком уверенно доносится ее голос.
- Да. Сегодня ночью.

23 июля.

Я шел по запаху. Я искал этот запах среди тонких сплетений миллионов других. Я искал его и нашел. Я шел по следу, волоча за собой молчаливую и непривычно притихшую человеческую женщину, я искал, и нашел. Вот стоит этот дом, построенный в незабвенные шестидесятые, пожарная лестница зигзагом ломает и без того некрасивый фасад, и я останавливаюсь и впервые вдыхаю воздух с облегчением. Интегра против воли прижимается ко мне. Она тоже уловила запах смерти и запах крови, и ей не по себе. Только я могу разглядеть начертанный кровью еще тридцать лет назад знак. Охотничьи угодья. Семья с незнакомым мне именем, но все-таки семья, а это многое значит.

Вхожу в подъезд. Интегра прижимается ко мне все сильнее. Но ей придется смотреть на этот мир своими глазами, а не через призму моих «рубиновых очей». Странно; видно, что дом недавно отчищали. Лежат старенькие, но аккуратные половички, видна хозяйская рука. Ее Злючество несколько брезгливо морщится. Ничего, потерпит. У лестницы стеклянная будка, расписанная лозунгами «Париж – навсегда!» и «Мир – Наполеону!». Пустая будка, но в пепельнице дымится сигарета, и стоит маленький черно-белый телевизор. Поднимаемся – лифт не работает, на подоконнике второго этажа в карты режутся два подростка: нескладная угловатая девчонка и невероятно носатый парень. Поднимают на меня красные глаза. Кивают мне, и продолжают свою игру.

Двери на втором этаже открыты настежь. Общежитие, что с него взять. За одной из них стоят две женщины в одинаковых халатах и беседуют о чем-то, оживленно пересыпая свою речь восторгами в адрес чьего-то платья и любимой героини сериала. Завидев нас двоих, кивают и продолжают говорить. Злючка шепчет:
- Вторая – человек…
- Да, - говорю я. И молчу, идя дальше. Где-то же здесь есть кто-то, кто может поговорить с нами!

Я нахожу его. Аккуратно одетый, но довольно бедный вампир, едва дотягивающий до сотни лет. Стаскивает ребенка с колен и говорит ему: «Подожди». У ребенка глаза человека, но это полукровка. Я чую; мое обоняние напряжено до предела.
- Здравствуйте, - говорит нам вампир, - я могу быть вам полезен?

- Кто эти женщины, месье Базиль?
- Одна из них – моя невестка, но большинство людей здесь – доноры. Живем как можем. Мы работаем по ночам, они днем. Стараемся выжить.
- Крови вам хватает?
Базиль тонко улыбается, его клыки выдаются вперед.
- Мадемуазель, мы стараемся экономить. Резервуары крови приходится пополнять, но последняя охота закончилась семь лет назад.
- А… а полукровки? А как живут вместе человек и вампир? – Злючка, растеряв свое высокомерие, пытается скрыть любопытство, но почему-то она слишком сильно волнуется. Вампир пожимает плечами.
- Разве нет пар у людей, где один из супругов болен СПИДом? У нас же все гораздо проще. Если любишь, то никогда не станешь пить кровь любимого, рискуя его жизнью.
Французский пафос, связанный со всем, что касается отношений.
- Как же вам удалось? – выдыхает леди Хеллсинг, и я понимаю, что в ее мире все перевернулось с ног на голову, - как вы растите детей? Как вы живете?
- А мы и не живем, - спокойно отвечает француз, - мы стараемся выжить. В общине хватает рабочих рук, и постепенно мы двигаемся выше. Наши дети ходят в школу, мы принимаем новичков, работаем. В том году было три свадьбы. Нам приходится соглашаться с правилами игры, охотников стало слишком много, и многие из них соревнуются.
- Расскажите ей о том, что ваши дети пьют кровь слишком редко и медленно растут.
Мой голос выводит Интегру из ступора. В ее взгляде читается ненависть. Она не хочет видеть. Не хочет слышать. Она уже жалеет, что пришла сюда и сама все увидела.
- Увы, месье прав, - соглашается Базиль, и тут же добавляет, - но это не страшно! Детство – чудесная пора, его неплохо и растянуть…

На улице совсем-совсем темно. Капли срываются с балконов. Развешанные пеленки сохнут где-то на третьем этаже. Кто-то из подростков проиграл другому пятьсот шестьдесят щелбанов. Месье Базиль ругается с невесткой или с какой-то соседкой. Парень с гитарой бренчит нескладно на подоконнике.

Злючка часто и тяжело дышит. Но я не собираюсь ее жалеть и отмалчиваться и дальше. Знал ли я? Конечно, знал. Мое дело не доносить, а исполнять. И в Лондоне. И в Праге. И в Москве. В каждом городе, чаще в крупных городах, где хватает территории для «охоты». Говорят, в Осло много общин. Не знаю. Но пусть Интегра сама все это увидит.
- Нашли? – язвительно шепчу я, отпуская, наконец, ее запястье, - уничтожить?
И получаю в ответ звонкую, быструю пощечину. Но это пощечина отчаяния, признание вины и неправоты. Она злится не на меня, а на себя.

Ночью она не пришла ко мне. Пусть. Плакать о себе надо в одиночестве.

25 июля.

Она днем и ночью пишет, пишет, пишет… она заказала в номер всю библиотеку Парижа по праву! Она черкает и черкает заново, она звонит кому-то, до хрипоты и глухого, надсадного кашля ругается с кем-то. Когда выдаются свободные минуты, она падает без сил и остается наедине со своими тревожными, усталыми снами. А я просто нахожусь рядом.

Что она пишет? Права вампиров. Вот это новость. У меня появились права? Но мне она не дает смотреть, а сам не собираюсь. Ничего нового не жду. Наверняка это новый порядок упокоения. Теперь нам будут читать «Отче наш» и объяснять, как мы должны радоваться возможности упокоиться от рук святой инквизиции.

Не хочу ничего знать. Противно.

Ночь 27 – 28 июля.

Она спит. Спит обнаженная в своей кровати. Раскинулась по простыне, смяв одеяло и скомкав покрывало. Она устала, наверное; гадать я не буду. Под этими тонкими, тонкими веками трепещут глаза, которые видят мир снов, где нет меня, скорее всего. Я остался в реальности и смотрю на телесную оболочку всего того, что люди любят и ненавидят в Интегре Хеллсинг.

Руки, которые подписывают, прикасаются, но никогда не обнимают. Глаза, которые смотрят жестко, упрямо, и которые она закрывает, когда ей слишком хорошо. Мышцы тела, которые никогда не сводит оргазмическая судорога, потому что она никогда не расслабляется. И волосы, светящиеся блеклым белым золотом даже в темноте. Во сне она другая. Красивая. Спокойная. Во сне она меняется, сбрасывает лишнюю шелуху и становится просто собой.

И сейчас она моя. Сейчас она принадлежит мне, и только мне; высшему вампиру в черных джинсах и белой рубашке. Надел после ужина – а то кровь капнет, все испортит. На руке дорогие часы, в кармане мигает мобильник, купленный не за одну тысячу евро и напичканный всяческими новыми технологиями, в которых я все равно не разбираюсь. Ни дать ни взять румынский миллионер, сколотивший состояние на контрабанде молдавских вин через Приднестровье.

Когда Злючка спит, будить ее не хочется. Но мне надо. Мне действительно надо. Мне нужно, чтобы эта ночь – не оказалась бы она последней для нас вместе – чтобы она прошла красиво. Через задернутые занавески светит городской фонарь. Четвертый этаж – самое оно. Достаточный полумрак в залитом ночными огнями Париже. Просыпайся, женщина. Я пришел быть твоим мужчиной сегодня.

И я оказался прав; потому что голубые сонные глаза не открылись дольше, чем на минуту; потому что она сказала «А, это ты», как приветствует жена поздно вернувшегося мужа; потому что она прижалась ко мне и спала дальше – вернее, сознание ее продолжало спать, пока руки ее порхали по моему телу. Потому что она первая меня поцеловала, обдав запахом мятной зубной пасты и клубничного чая. Потому что она подвинулась, освобождая место мне рядом с собой. И я впервые мог не просто «удовлетворять желания Хозяйки» В этот раз я мог дарить любовь.

А потом я спал, прижавшись к ее груди, и ее руки рассеяно гладили мои волосы. Так мать утешает сына, которому больно и страшно, так сестра милосердия утешает смертельно раненного солдата. Так моя Хозяйка (моя бывшая хозяйка, просто Злючка) говорила мне «спасибо», только я не знаю, за что.

Я не знаю, как это объясняют теперь люди, но проснувшись:
- Я подумал о полицейской.
- Я был зол на себя за то, что подумал о полицейской.
- Я не хочу знать, какова была бы полицейская на месте Злючки! Не хочу! (Ну да, повторяй это почаще, авось сам и поверишь…).
- Интегра была сама благость. Даже когда, лежа в постели с ней, я ответил на звонок Церас и полчаса сосредоточенно мычал в трубку. Люди. За свои века не-жизни я научился видеть вас, как облупленных. Женщины. За это же время я окончательно перестал вас понимать.

28 июля.

(Обрыв дневника Алукарда; письмо Луи Бертрана, паладина Ватикана)
Здравствуй, дорогая Кира! Ты спрашивала, почему меня волнует подписание. Отвечу: волнует, но мало. Я всего лишь сопровождаю господина Максвелла. Пока он рассказывал о том, как прекрасны новые дополнения к Закону об Инквизиции, я не слушал; эту речь я знаю наизусть. Смятый черновик в моем кармане напоминает мне о тех долгих часах, когда эту речь мы выписывали по буквам, потому что упомянуть нужно все и ничего не забыть.
Госпожа протестантка опоздала на три минуты. Если бы она была чуть-чуть помассивнее, сошла бы за баскетболистку. Но вот ее вампир… от него у меня еще в первую нашу встречу мурашки пробежались от шеи к копчику. Огромный. Страшный. От его взгляда цветы вянут и птички дохнут. По-моему, взгляд этих красных глаз… они не налиты кровью. Такие кровавые оттенки я видел на Балканах, когда солнце умирало, катясь за горы. Взгляд этих глаз вынесут не все люди и даже не все вампиры.
Начали зачитывать права Инквизиции, права людей. Долго мурыжили основные права, пока не дошли до прав вампиров. И когда леди Хеллсинг читала их, я понял, что такое должны чувствовать ангелы, когда демоны ада толпами ходят по раю, заявляя, что это инспекция и экспертиза.
- Вампир имеет право существовать и упокоиться.
- Вампир имеет право покаяться и исповедаться.
- Вампир имеет право получать те же блага, что и люди, при условии, что он не охотится на людей.
- Всем вампирам в зависимости от их нужд, определяемых Инквизицией и специально подготовленными врачами, выдаются пайки донорской крови.
- Вампир обязуется соблюдать все законы, принятые в местности проживания вампира.
- Вампир обязан носить специальный жетон, и получает документы, удостоверяющие его личность. В них, как и на жетоне, указываются дата рождения, дата смерти, дата выдачи жетона и норма отпуска крови, а также семейной положение. В графе «особые пометки» приняты специальные сокращения, для удобства Инквизиции.
- Вампир обязуется не реже раза в год являться в отделение Инквизиции для переписи.
- …

Вот что такое будущее. Общины вампиров, социальные пособия вампирам… врачи специализации «доктор для вампира»… политкорректность даже с демонами. Господин Максвелл одобрительно кивал. Монахиня Римкович молчала, но я понимал, что и ей придется согласиться. Они давно обговорили это. И давно уже поняли, что иного выхода нет и быть не может.
- Это все, не так ли? – кивнул головой мой начальник, - все учтено? Если лазейки и выявятся, то только с течением времени…
- Нет.
Алукард подал голос так, что вздрогнули все.
- Не все указано в Праве, - спокойно продолжил вампир, обходя стол и вставая за спиной у своей Хозяйки, - ни слова не сказано о правах полукровок и родителей полукровок.
Милица Римкович издала сдавленный звук, как будто собственным сердцем подавилась. Энрико Максвелл недобро прищурился, провел рукой по волосам, поправил галстук и жилетку. Одна лишь Ангелина не подняла взгляда от пола.
- Если у меня есть право голоса, и я отношусь к вампирам, то поднимаю этот вопрос, - спокойно продолжил Алукард, - ни слова о полукровках. Почему?
- Но… эээ… - Энрико покосился на Ангелину, которая упорно смотрела в пол, - С течением времени их будет становиться…
- Больше, - продолжил вампир, и обошел стол кругом, - только больше. И придется смириться точно так же, как вы готовы смириться с моим существованием. Ведь в Инквизиции будут работать не только люди, не так ли?
Повисла тягостная тишина.
- Вы хотите сказать, господин Алукард, - спокойно ответила Милица, - что готовы работать в Инквизиции? И беспристрастно судить о выполнении вампирами и людьми условий договора?
- Да, я готов, - подтвердил Алукард, - Когда речь идет о совместном выживании, мелкие распри отходят на задний план. А мне есть для чего жить. Точно так же, как и большинству остальных вампиров.
Он отошел от стола…
Кира, родная, я ни за что не буду работать в Инквизиции! Потому что эта работа для тех, у кого нервы крепче моих. С этим же чудовищем мне страшно находиться даже в одном городе.

Дневник Алукарда от 28 июля.

Максвелл ждал. Монахиня жалела, что не могла поменять своего решения, но ведь ее защищала полукровка! И вот Милица кивнула. Взгляды устремились на Интегру. Леди Хеллсинг упорно не встречалась взглядом со мной. Не знаю, о чем думали остальные, но мне показалось… да что там, я знал точно! Все прекрасно понимали. И я хотел, чтобы они поняли. Наконец Злючка сняла очки и положила их на стол перед собой.
- Полукровки, - тихо произнесла она, - Дампиры… пишите, господин секретарь. Дампиром признается ребенок вампира и человека в первом поколении… либо тот, в чьих предках до седьмого колена есть вампир, и который требует за этим фактом признания себя дампиром…
Она говорит, а мне кажется, мое тело и душа становятся прахом. Наконец-то я упокоюсь. Кажется, это почти конец. Неужели я достиг своей цели? Неужели за этим равенством я так долго шел? Или все же нет? Уже неважно. Я почти что закончил свой земной путь. Вот и все. Сейчас она договорит – и меня не станет.
- Дампир имеет все права человека и права вампира. Дампир точно так же обязан являться для переписи в означенный срок. Дампиру предоставляется право на бесплатную донорскую кровь в сроки, отдельно оговоренные Инквизицией… Дампир имеет право…
Да, да, да. Покаяться, исповедаться. Не имеет права охотиться даже в период войны. Обязан носить жетон. Должен сообщать о своих перемещениях в пределах Европы. Образование и страховка. Служба поддержки. Помощь обездоленным дампирам. Ребенок двух дампиров также является дампиром.
- Родители дампира… - Интегра осекается и вдруг замолкает. На помощь ей приходит Максвелл. Как странно.
- При желании двух сторон скрепить брачный союз, они получают разрешение на брак у инквизиции, - в гробовой тишине закончил речь моей Хозяйки Энрико, - и имеют право венчаться в церкви с разрешения епископата. В вопросах имущественных вампиры, дампиры и люди являются равными сторонами. Ну, как?

Вампирам и людям, вступившим в брак, читается лекция «О планировании семьи» и выдаются бесплатные контрацептивы: мало ли насколько они плодовиты. А то ведь и весь Китай не прокормит вампирскую Европу. Обращение в вампира случайного девственника карается по закону, обращение в вампира разрешено для членов семьи… Они что-то говорят. Но я уже не слышу. Почему-то мне кажется, что здесь я упокоюсь. Увидеть Париж и умереть… как прекрасны здесь ночи! Как жалко, что это была такая короткая ночь, последняя ночь слуги и Хозяйки. Внезапный звонок телефона вывел меня из транса. Я отвечаю на него, не желая отвечать. Я слишком устал.

- Хозяин! – полицейская звенит в трубке, как колокола Нотр-Дама, как щебет птички певчей, - я подобрала котенка и теперь он будет у нас жить, он такой жалобный, полосатенький и несчастный… а крысы съели ваши носки и отравились! А еще наемники просили передать леди Хеллсинг, что им нужно менять страховки и про инфляцию! А еще звонили от Ее Величества и просили…

Щебечи. Говори со мной, говори. Пока ты говоришь, я буду жить, или не-жить но пока ты говоришь – не умолкай ни на секунду, я хочу слышать тебя. Ведь все это ради тебя, Церас Виктория. Все эти договора, все эти стопки бумаг и бюрократы за этим столом – все это ради тебя. Ради того, чтобы ты и такие как ты жили в мире, а не прятались по подвалам, питаясь крысами. Кстати, чем им не понравились мои носки?
Ангелина трогает меня за плечо и говорит «trebuie sa multumesc (спасибо - румынск)». Максвелл и монахиня жмут друг другу руки, раскланиваются с Интегрой, наблюдатели от Ватикана возмущаются решением тринадцатого отдела, но смириться им все же придется. А в трубке, прижатой к уху, звенит и заливается юное создание, рассказывает обо всем и ни о чем.

Мне нужно еще многое обдумать. И почему Ее Злючество защищает права полукровок, хотя какое она имеет к ним отношение, и как получить штамп «вампир» в паспорт, и не стыдно ли мне в моем возрасте носить жетон «Я вампир; покормите меня», и что делать с отравившимися крысами и полосатым котенком. И как бы сказать моей бывшей Хозяйке, что я, похоже, всерьез влюбился, и что делать с букетами от католика, и не закусить ли мне им вечерком. Ах, забыл: подумать, какие цвета будет носить вампир, ставший Инквизитором, и где я буду теперь жить.

Если бы я был человеком… впрочем, этой истории не случилось бы. Если бы я был человеком, не было бы ничего. Ни полицейской, ни котенка, ни гроба, ни даже тебя, Злючка. Если бы я был человеком, нам никогда не быть бы вместе, Интегра Хеллсинг. А так – возможно, у нас еще есть шанс.

Разве не так?

Конец.

Гайя © 2007