ПРОЛОГ
На сцену с видами Санкт-Петербурга с Университетской набережной выбегают юноши и девушки, сопровождая, как становится ясно, девушку с легкой походкой, исполненной грации, почти летящей. Прохожие невольно останавливаются и оглядываются.

ГОЛОСА. Ах, какая девушка! Ангел! Фея! Психея!
ВСЕВОЛОД (из Хора). Ее одну допустили до слушанья лекций в Университете, хотя она учится в Психоневрологическом институте Бехтерева. Лариса Рейснер!
ВЛАДИК (мальчик, сопровождающий девушку). Ее зовут Лера, Лара и даже Лери. Красотой сияет, как солнце.
ЛАРА (из Хора). Это я! Ведь Хор из наших воспоминаний о Рейснер, когда мы были юны.
СЕРГЕЙ (из Хора). Значит, Хор из будущего?
ЛАРА. Мы в настоящем и в вечности, как на заре чинквеченто.

     ХОР ЮНОШЕЙ И ДЕВУШЕК
   (отдельными голосами или вместе)
Гимназию закончив с золотой
Медалью… О, с такой-то красотой!
Серьезна, даже чуть надменна с виду,
Напишет вскоре драму - «Атлантиду» -
О юноше, которого жрецы
Решили как пророка извести:
Назначили для жертвоприношенья,
И остров, мол, избегнет затопленья.
А он призвал отплыть за море, с тем
Спастись от гибели в пучине всем.
Распятый на костре уж слышит грохот
Подземных сил, как великанов хохот,
И видит он вдали строй кораблей
В сиянье неба с новою землей!

                    1
Из затемнения возникает эмблема кабаре, занимая весь экран: собака неясной породы с головой, повернутой к хвосту, с лапой на театральной маске; ниже надпись:

ПОДВАЛЪ БРОДЯЧЕЙ
С     О     Б     А     К     И
Михайловская площадь,5

             ХОР
     (в танцевальных движениях изображая то, о чем речь и где происходит действие)
Заглянем мы в «Бродячую собаку»,
Куда Лариса Рейснер зачастила,
Чтоб на поэтов посмотреть ревниво
Известных и любимых, а из них
На Гумилева и Ахматову,
Прославленную пару, не без сплетен,
Иль песен о влюбленностях, все новых.

Эмблема спадает или взмывает вверх, как занавес, и мы оказываемся в полуподвальном помещении с гостиной с камином, с буфетом и уборными, а центральное место занимает небольшой зал со сценой, с которой в исполнении Хора звучит «Собачий гимн».

Хор состоит из девушек и юношей с особенной красотой, одетых чисто театрально, иногда в масках, под стать убранству кабаре, простому и вместе с тем изысканному, как диковинные цветы на стенах и потолке, или персонажи из сказок Гоцци, словно проступающих  со стен и из-за угла.

За пианино Цыбульский Николай Карлович, композитор и музыкант, в потертом фраке, слегка выпивший (его постоянно кто-нибудь угощает вином и даже обедом, поскольку гол как сокол), играет безвозмездно вальсы собственного сочинения и временами вдохновенно импровизирует.

             ХОР
Во втором дворе подвал,
В нем - приют собачий.
Каждый, кто сюда попал, -
Просто пес бродячий.
Но в том гордость, но в том честь,
Чтобы в тот подвал залезть!
Гав!

                  2
Кабинет художественного руководителя и директора кабаре, похожий на мастерскую и артистическую уборную, с зеркалами и афишами.

Ольга Глебова, актриса Старинного театра, ее-то называли Феей Северной Пальмиры, переодевшись, смотрится в зеркало, Сергей Судейкин расхаживает; входит Пронин.

ПРОНИН. Ах, вы здесь! А я без стука.
ОЛЬГА. Это мы без стука, Борис Константинович. Что это вы прищурились?
СУДЕЙКИН. Жить в мансарде дома (показывает пальцем вверх) и творить миры в подвале...
ПРОНИН. Да, найти этот подвал было для меня счастьем!
ГЛЕБОВА. Да уж.
ПРОНИН. А ведь немало пришлось побегать по городу, Ольга Афанасьевна. Идея была простая - найти приют для бездомных актеров, приезжающих в столицу на гастроли или за фортуной.
ГЛЕБОВА.  И фантазия разыгралась - до артистического кабаре! Из ничего - и вдруг!
ПРОНИН. Из винного погреба в считанные дни сотворить артистическое кабаре могли только художники, друзья мои!
СУДЕЙКИН. Да, мы с Сапуновым проявили страшный темперамент, но это ты в нас возбудил, вечно в полете пребывающий...
ПРОНИН. Ольга Афанасьевна, на вас туника.
ГЛЕБОВА (невольно показывается). Да.
ПРОНИН (глядя на нее с восхищением). Не в том чудо. Можно подумать, вы в ней родились.
СУДЕЙКИН. Да, как Афина-Паллада в шлеме, с полным боевым снаряжением, вышла из головы Зевса.
ПРОНИН (весь в движении). А вы не родились, а изваяны из мрамора Пигмалионом...
СУДЕЙКИН. Разрази меня гром, да! Сначала возникает рисунок задушевный, затем платье сшить можно, и возникает новый образ... (Показывает руками, колдуя вокруг жены.)
ПРОНИН. Галатея! Она рождается из мрамора с полным боевым снаряжением юной женственности... Это вам надо разыграть...
СУДЕЙКИН. Галатея перед тобой, если тебе угодно. Я художник, не актер.
ПРОНИН. Сережа, ты же будешь играть себя. В конце концов, ты можешь изъясняться лишь знаками. Кто нам интермедию напишет? (Оглядывается и уходит.)
СУДЕЙКИН. Во что это он нас впутывает?
ГЛЕБОВА. Мой Пигмалион, я твоя Галатея. Когда была жизнь, как в сказке или в мифе, отчего же ее не разыграть?
СУДЕЙКИН. Была жизнь. Что она стала для нас воспоминанием?
ГЛЕБОВА. Прекрасным сном, который нам снится. Я буду рада погрузиться в миф.
СУДЕЙКИН. А Сапунов взял и утонул. И меня точно коснулась смерть.
ГЛЕБОВА. Нас всех коснулась его смерть. Из нашего круга молодых и веселых первая смерть.
СУДЕЙКИН. Вина хочешь? Идем. Я выпью.

Два молодых человека из Хора в полупрозрачных блузах, вошедших в моду, может быть, благодаря Андрею Белому.
СЕРГЕЙ. Мы разыгрываем то, что с нами происходит. Наша жизнь - театр вседневный и всенощный!
ВСЕВОЛОД. А что с нами происходит?
СЕРГЕЙ. Всякие чудеса. Я, к примеру, влюблен.
ВСЕВОЛОД. Эка новость! Ты влюбился, я думаю, еще до того, как родился.
СЕРГЕЙ. Еще бы! Любовь взлелеяла мою жизнь. Я и появился на свет влюбленный по уши.

Показываются девушки в легких летних современных платьях.

ВСЕВОЛОД. А в кого ты влюблен? В Лику? В Тату? Неужели в Лару?
СЕРГЕЙ. Это секрет.
ВСЕВОЛОД. Для друзей секретов нет.
СЕРГЕЙ. Это секрет для меня самого.
ВСЕВОЛОД. Значит, ты сам себе не друг.
СЕРГЕЙ.  А если ты мне друг, помог бы мне разгадать тайну моей любви.
ВСЕВОЛОД. Легко.
СЕРГЕЙ (пугается). Неужели?!
ВСЕВОЛОД. Пари?

Девушки подходят к ним.

ЛАРА. Пари?

В гостиную входит высокого роста гусар с юным лицом. Это Всеволод Гаврилович Князев, поэт, автор гимна «Бродячей собаки». К гусару подходит мужчина, хромой и учтивый, с подведенными глазами в ореоле длинных ресниц, он не Пьеро и не Арлекин, а скорее сатир или фавн, прикинувшийся поэтом. Это Михаил Алексеевич Кузмин. Ему под сорок, но выглядит моложе своих лет.

КУЗМИН. Милый друг, рад тебя видеть. Ты меня спас от смертной скуки. Не терплю я женщин, ты знаешь, в особенности, красивых и развратных... А здесь-то иных и нет. Я понимаю древних греков. Не знаю, как с мальчиками, но красота юности - сама любовь и идеал ее.
КНЯЗЕВ. Это как любовь отца к сыну, в котором он видит свое рождение в красоте? Это я понимаю, Михаил Алексеевич, и меня трогает ваше отношение ко мне. Но, кажется, вокруг во всем этом видят что-то темное.
КУЗМИН. Эрос - это отнюдь не радость, это темное, откуда рождается свет и все живое. Тебя спрашивал хунд-рук. Не сказал зачем, но что-то затевает уж точно.

Хор носится по залам, не без споров и шуток, девушки обращают внимание на молодых поэтов, которые называют себя гиперборейцами. Хор состоит собственно из образов тех, кто помнит Ларису Рейснер из своей юности, среди них и она сама как Лара.

ЛИКА. Кто такие?
СЕРГЕЙ. Слыхал, они называют себя гипербореями.
ТАТА. Это что за народ?
ЛАРА. О, это вечно юный народ! Живет далеко на севере. Ну, это для греков - далеко на севере. А для нас - где-то здесь поблизости, в пределах Северной Пальмиры. Вот этот народ объявился в «Бродячей собаке»...
ВСЕВОЛОД. Ну, конечно, на собачьих упряжках примчались! Идем к ним.

                      3
Большая комната с камином и с круглым столом, над которым люстра с деревянным обручем; с них свисают белая женская перчатка и черная бархатная полумаска. Вдоль стен сплошные диваны. За столом тринадцать стульев. Молодые люди, в некоторых из них, кроме Гумилева, Мандельштама, Князева, мы узнаем Сергея Городецкого, Владимира Пяста, Михаила Лозинского, Алексея Толстого и др., и две дамы - Анна Ахматова и Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева.

ВСЕВОЛОД. Ба! Знакомые мордашки!
ЛАРА. Тсс! Если мы бродячие псы и псиши,  это поэты, народ гордый и вспыльчивый. Чуть что - бросают перчатку, дают пощечину, да столь звонкую, что даже голос Шаляпина пропал было под сводами театра...
СЕРГЕЙ.  Это же Гумилев, конквистадор и путешественник.
ЛАРА. Он самый. Ему-то влепил пощечину Максимилиан Волошин, силач, счастливый его соперник...
ВСЕВОЛОД. Старая история. На дуэли кто-то из них потерял калошу в мокром снегу.
ЛАРА. Зато никто ни жизни, ни чести. Оба поэта проявили львиное бесстрашие.
ВСЕВОЛОД. Гумилев теперь синдик Цеха поэтов. Они-то создали издательство «Гиперборей».
СЕРГЕЙ. Ах, вот откуда эти гипербореи! Надо свести с ними знакомство, тем более что среди них есть хорошенькие женщины.
ВСЕВОЛОД. Хорошенькие женщины. Красавицы, каких свет не видывал. А смуглая - настоящая гречанка.
ЛАРА  Анна Ахматова.
СЕРГЕЙ. Это она? О, боги!
ВСЕВОЛОД. Ну, она совсем молода.
СЕРГЕЙ. Однако грустна и серьезна среди всеобщего веселья.
ЛАРА.  Любовь у нее смешана с мыслью о смерти.
ВСЕВОЛОД. Тсс!

Гумилев за круглым столом ведет себя, как на заседании Цеха поэтов, важно и чинно, что вызывает смех и шутки его товарищей, но он невозмутим, также невозмутимо шепелявит и картавит, с крупным мясистым носом, с косым взглядом становясь иногда положительно уродлив.

ЛИКА. Крошка Цахес. Только фея вытянула его в росте и одарила, вместо чудесных волос, прекрасными руками.
ТАТА. И очаровательной улыбкой!
ЛАРА. В самом деле, стоит ему улыбнуться, он становится положительно хорош.
ВСЕВОЛОД. И все же в нем есть что-то деланное. Автомат.
СЕРГЕЙ. Гумилев столь тонок и высок, что приходится ему держаться прямо, чтобы не сложиться пополам или колесом, поскольку он необыкновенно гибок, как лоза, как бамбук.

Гумилев так себя и ведет: взрослый человек с тайной детства.

ГУМИЛЕВ. Для внимательного читателя ясно, что символизм закончил свой круг развития и теперь падает... На смену символизма идет новое направление, как бы оно ни называлось, акмеизм ли... или адамизм...
МАНДЕЛЬШТАМ. Конечно, акмеизм. Нельзя предлагать два названия, если мы единомышленники. Что такое адамизм?
ОДИН  из поэтов. От Адама!
МАНДЕЛЬШТАМ. Обладать твердым, мужественным взглядом, быть ближе к природе - при чем тут Адам? Это от греков, как и понятие «акме» - цветенье, высший миг.
АХМАТОВА. Он прав.
ГУМИЛЕВ. Мы не решились бы заставить атом поклоняться Богу, если бы это не было в его природе. Но, ощущая себя явлениями среди явлений, мы становимся причастны к мировому ритму...
ДРУГОЙ  из поэтов. К мировому разуму?
ГУМИЛЕВ. Наш долг, наша воля, наше счастье и наша трагедия - ежечасно угадывать то, чем будет следующий час для нас, для нашего дела, для всего мира и торопить его приближение...
ТРЕТИЙ из поэтов. Да, будем, как Лермонтов, как говорит Мережковский, поэтами сверхчеловечества.
ГУМИЛЕВ. Всегда помнить о непознаваемом, но не оскорблять своей мысли о нем более или менее вероятными догадками - вот принцип акмеизма... Разумеется, познание Бога, прекрасная дама Теология остается на своем престоле, но ни низводить ее до степени литературы, ни литературу поднимать в ее алмазный холод акмеисты не хотят...
МАНДЕЛЬШТАМ. Мы не последуем за Данте.
ГУМИЛЕВ. Мы последуем за Шекспиром.

В руках гиперборейцев тоненькая книжечка в коричневато-желтой обложке с черными буквами «Гиперборей».

           ХОР
Мы длинной вереницей
Пойдем за синей птицей...

ВСЕВОЛОД. Нет, это из другой пьесы...

            ХОР
       (поет с представлнием)
А мы порою росной
За голубою розой
В беспечных грезах сна
Взовьемся, как весна.
Нет, лучше мы проснемся
И в яви унесемся
Без устали лететь
И петь, и петь, и петь!
А будет вот как проще -
Мы приземлимся в роще.
Иль на зеленый луг
И встанем тотчас в круг,
И в легком, нежном трансе
Закружимся мы в танце.

                  4
Эмблема кабаре свивается, как занавес.

В гостиной собираются гости. Ольга Высотская и Алиса Творогова, актрисы Старинного театра, замечают появление Гумилева, который поднимает лицо на деревянный обод люстры, с которого свисают бархатная черная полумаска и длинная женская перчатка; они усаживаются за отдельный столик в зале с затемненной сценой.

АЛИСА. Гумилев. Он не заметил тебя.
ОЛЬГА. Заметил, поэтому и взглянул на мою перчатку, которую меня угораздило забросить на люстру в день, точнее в ночь открытия кабаре в прошлом году, а Евреинов - полумаску... Сапунов одобрил нашу шалость... Боже! Как можно утонуть в Финском заливе, даже если лодка перевернулась? С тех пор я всего боюсь.
АЛИСА. Я-то думаю, не смерть Сапунова, а новая встреча с Гумилевым в Териоках подействовала на тебя так.
ОЛЬГА. Как?
АЛИСА. Сама знаешь.
ОЛЬГА. Я знаю, он влюблен в меня и любит.
АЛИСА. Невероятно. Это скорее, как Дон Жуан в донну Анну, чтобы похвастать своей очередной победой.
ОЛЬГА. Поэт всегда Дон Жуан... В этом его прелесть и соблазн.
АЛИСА. Ты потеряла голову.
ОЛЬГА. Я давно ее потеряла.
АЛИСА. Что ты говоришь?
ОЛЬГА. Ах, что я сказала?
АЛИСА. Ну, на что ты можешь рассчитывать? Он женат. И на ком?
ОЛЬГА. Знаю, на ком. Я их чуть не разлучила.
АЛИСА. Чуть - не считается.
ОЛЬГА. В знак примирения они совершили поездку в Италию.
АЛИСА. Нет, скорее в ожидании рождения сына, что их сблизило, как бывает.
ОЛЬГА. Я знаю лучше, как бывает.
АЛИСА. Что ты хочешь сказать? Он бегал за тобой, пока жена собиралась рожать? Если так, у него нет сердца. Забудь. Он погубит тебя.
ОЛЬГА. Лучше погибнуть от любви, чем из-за ее отсутствия или утраты.

Подходит Гумилев, и Алиса со всевозможными телодвижениями уступает ему свое место.

ГУМИЛЕВ. Как поживает ваша мама?
ОЛЬГА. Вы нарочно спрашиваете о моей маме, чтобы напомнить мне, что вы ей не понравились? То есть не захотели понравиться.
ГУМИЛЕВ. Как же я мог понравиться вашей маме, Ольга Николаевна? Женатых мужчин мамы не жалуют. И это правильно.
ОЛЬГА. О том ли речь, Николай Степанович?
ГУМИЛЕВ. О чем?
ОЛЬГА. Я давно вас не видела. Соскучилась. А вы?
ГУМИЛЕВ. Как же! Как же! Вы и в стихах моих являетесь, и во сне, и в объятиях другой...
ОЛЬГА. Другой? Я вижу, вы-то не скучаете.
ГУМИЛЕВ. Не скучаю, некогда. В журнале «Аполлон» я первая скрипка, и поэт, и критик.
ОЛЬГА. А еще, говорят, вы там принимаете молодых поэтесс...
ГУМИЛЕВ. Да. И даже запираюсь, чтобы дать уроки стихосложения. Это мое любимое занятие. Мне бы читать лекции в университете, да недоучусь никак.
ОЛЬГА. Вы еще и учитесь?
ГУМИЛЕВ. Чему вы удивляетесь? Есть мужчины, которые поздно взрослеют.
ОЛЬГА. Быть взрослее, чем сегодня, вам нельзя.
ГУМИЛЕВ. В самом соку? И вы такая. По этому случаю надо выпить вина. (Уходят в буфет.)

Входит тонкая, стройная и очень гибкая в движениях молодая женщина в узкой юбке (шик парижской моды) в сопровождении элегантно одетого господина (Николай Владимирович Недоброво, поэт и критик).
Два молодых поэта.

ПЕРВЫЙ. Боже! Ахматова красавица, античная гречанка. И при этом очень неглупа, как я слышал, хорошо воспитана и приветлива.
ВТОРОЙ. И поет любовь, как Сафо.

На затемненной сцене идут таинственные приготовления к интермедии... Мелькают силуэты сатиров и нимф... Пронин проносится туда и сюда, отдавая последние указания телодвижениями и жестами и даже клавишами пианино...
Затемнение.

                     5
На сцене вспыхивает свет с видом моря и неба. На площадь над морем выходит Хор сатиров и нимф.

Рукоплескания и голоса.

ДАМА. Ах, что ж это будет?
ДРУГАЯ. А  фавн похож на неутомимого художественного руководителя кабаре Бориса Пронина.
ПАЛЛАДА. Это же Хор, а он корифей.

             КОРИФЕЙ
Царь Кипра на заре, купаясь в море,
Увидел женщину себе на горе...
   (Нимфы подают голос, при этом пляшут.)
- Ах, что за диво - женщина?  - Она
Из моря выходила и одна,
Нагая, красотой своей блистая,
Как лебедей летящих в небе стая...
И также вдруг исчезла в синеве,
Прелестна и нежна, как вешний свет.

Выходит царь Пигмалион (Судейкин) в сопровождении раба (Коля Петер). Перед ними статуя, укрытая покрывалом.

- Царю явилась женщина для вида?
- Иль то была ужель сама Киприда?!
- Царь снова в руки молот и резец
Схватить во мраморе сей образец.
Лишился сна, он весь в трудах могучих,
Как Зевс разит бесформенные тучи,
И вот чиста, прозрачна, как мечта,
Явилась перед нами красота!

 В глубине сцены изваяние, столь прекрасное и пленительное, под легким покровом туники.

ПИГМАЛИОН (не верит своим глазам). Сияет свет теплом весны и жизни... Ужели это мое творение?  Или явилась сама богиня? Прекрасней и прелестней, чем мне привиделась на заре... Увы! Увы! В ней красота сияет без неги и дыхания, как смерть светла на грани мук и небытия, когда душа возносится, свободой упоена... Нет, красота не форма, а сиянье жизни, она жива! (Протягивает к статуе руки.)
РАБ. Это камень, царь. В камнях тоже есть душа, но не такая, как у человека. Поэтому она мертва, как камень, и жива, как изваяние . Не более того.
ПИГМАЛИОН. Поди прочь! Она затаила дыхание, как только ты вошел. Прочь! И пусть никто сюда не входит.
РАБ. И царицу не пускать? Весть о прекрасной статуе обнаженной женщины дошла и до ее ушей. До сих пор лишь мужчин изображали нагими, как они состязались на поле. Или мальчиков...
ПИГМАЛИОН. И впрямь! Я не знал, что женское тело, сотворенное для вынашивания дитя, может быть прекрасно без изъяна, нежна без похоти и лучезарна, как сама Киприда, если верить Гомеру. Мне кажется, я сплю. Мне кажется, я снова юн и влюблен, еще не ведая в кого, просто в девушек, смеющихся, глядя мне вслед, сына каменотеса. Одну из них звали Галатея. Ты будешь моей Галатеей, или я умру. О, боги! Афродита, богиня любви и красоты! Я, царь Кипра и ваятель, к тебе взываю... Вот красота в облике женском, а здесь любовь. Соедини нас по своей природе и сущности.

Паллада Олимповна Богданова-Бельская, одетая  в пеплос белоснежного цвета с пурпурными линиями и орнаментом, на что не обратили внимания, да, казалось, и не готовилась к тому, что ее призовут как Афродиту выйти на сцену, поднимается со словами: «Деваться некуда».

АФРОДИТА. Почему мне не сказали заранее, что мне надо держать речь, не знаю о чем? Где бумажка с текстом? На худой конец, где суфлер?
ПИГМАЛИОН. Богиня! Любовь и красота - две твои ипостаси, нераздельные в твоем облике и сиянии. Но у смертных и красота несовершенна и недолговечна, и любовь обманна и скоротечна, как юность и весна. И эта участь смертных ввергает меня в скорбь с детских лет, как я помню себя, и влечет меня красота, как залог бессмертия... Я уловил ее сияние и высек из мрамора... Она явлена! Но восторг перед созданием померк, как свет дня. Она безмолвно внемлет ночи и Космосу, не мне. Любовь моя безмерна. Впервые женская красота мне кажется высшим благом.
АФРОДИТА. Всякое восхищение красотой, в особенности женской, рождает во мне любовь, ведь я женщина, хотя и богиня.
ПИГМАЛИОН. Богиня! В этой статуе воплощение твоей красоты, заронившей в мою душу любовь; в ней твоя вечная сущность, проступающая, увы, всего на краткий миг в смертной женщине. Пробуди ее, чтобы любовь к женщине восторжествовала, во славу Афродиты.
АФРОДИТА. В самом деле! Любовь к мальчикам меня всегда возмущала, будто женщины не достойны любви и восхищения, кроме как рожать детей. Ты прав, Пигмалион! Обычно боги глухи к просьбам и мольбам смертных, поскольку и над нами довлеет Судьба. Твоя просьба не только не нарушает установившийся миропорядок, а устраняет нарушения. Столь совершенная в своей красоте, Галатея, пробудись к жизни!

Галатея  оживает, с признаками жизни, проступающими постепенно: в глазах, в бюсте с первыми вздохами, в движениях рук и ног.
Пигмалион замирает от восхищения и счастья.

КНЯЗЕВ (не помня себя). Что это? Девичья грация и нега любви. Ничего прекраснее нет на свете!

Вокруг смех.

КУЗМИН. Всеволод, это представление. Как наша Паллада не Афродита...
КНЯЗЕВ. Что такое? Вы разве не один из козлоногих? Сейчас будет празднество, с плясом козлоногих.

Разносятся звуки флейты и рожков.

«Пляс козлоногих» Ильи Саца, то есть пляска Ольги Глебовой в сопровождении сатиров и нимф. Всем смешно и весело.

                     6
Крупным планом плакат с изображением таинственного лица в плаще и полумаске, афиша синема, - она спадает, открывая ночное небо над Петербургом. По набережной Фонтанки несется на извозчике высокая фигура в плаще и в черной полумаске, словно с афиши сошедшая, она высится над редкими прохожими, пугая их, а далеко впереди проносится автомобиль: за рулем Неизвестный, рядом с ним Ольга Глебова-Судейкина.

НЕИЗВЕСТНЫЙ. Если не домой, куда же вы, сударыня? Или это тайна? Я умею хранить тайны хорошеньких женщин.
ГЛЕБОВА. Верю, ваше инкогнито. Но тайны в том нет, куда я еду. В «Бродячую собаку».
НЕИЗВЕСТНЫЙ. А! Читал в газетах. Артистическое кабаре в России!
ГЛЕБОВА. Богема, ваше высочество.
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Кто-то за нами гонится.
ГЛЕБОВА. Уж не дьявол ли сам?
НЕИЗВЕСТНЫЙ. Может статься, сударыня, вы и с ним водитесь?
ГЛЕБОВА. Как и с вами?
НЕИЗВЕСТНЫЙ. В вашей красоте есть что-то потустороннее, что привлекает до озноба.

Автомобиль сворачивает на Итальянскую улицу и останавливается на Михайловской площади. Фигура в плаще на извозчике показывается вдали. Автомобиль поспешно отъезжает, дама уходит во двор дома.

                     7
Крупным планом эмблема кабаре, которая сворачивается, как занавес, и мы в передней, куда входит фигура в плаще и маске на голову выше других, снимает маску и плащ, это, оказывается, гусар с юным лицом, и это превращение вызывает улыбки у дам.
Хор девушек и юношей нечто затевает.

                   ХОР
      Театр новейший - это мы!
Из жизни, как на волю из тюрьмы,
         Выходим мы на сцену,
      Со злобы дня сдувая пену.
      На миг бессмертны, как Кощей,
      Мы ценим не уют вещей,
         А лишь уют свободы,
         Бессмертие природы!
      Отраду легких вдохновений
      И милых сердцу сновидений.
Театр - игра? Нет, жизнь для нас, друзья!
      И Елисейские поля.
      Элизиум теней и вечность,
      Всей жизни этой бесконечность.

Тем временем в зале со сценой появление Ольги Глебовой-Судейкиной с ее искрящимися пепельными волосами, цвета шампанского, и красотой неземной, в необыкновенном платье по рисункам ее мужа Сергея Судейкина, производит, как всегда, фурор. В платье сугубо театральном или маскарадном она выглядит как Коломбина, то есть как вполне современная особа по сравнению с Галатеей в прозрачной тунике из глубин тысячелетий.

Два молодых поэта.
ПЕРВЫЙ. Ольга Афанасьевна! Наряд ее, как всегда, чудесный.
ВТОРОЙ. А нынче кто она?
ПЕРВЫЙ. Да Коломбина!

Входит Всеволод Князев в мундире гусара унтер-офицера, что вполне сходит за костюм Пьеро, поскольку все замечают, что он влюблен ослепительно, и Коломбина поглядывает на него не без восхищения и смеха.
Два немолодых актера, как две дворняги.

СЕРАФИМ. А кто Пьеро?
ГАВРИЛА. Кто Арлекин?

Глядят друг на друга, будто пришло им на ум выступить как Пьеро и Арлекин.

СЕРАФИМ. Поскольку наша Коломбина успела выйти замуж, то Арлекин - художник Сергей Судейкин, разрисовавший эти стены и своды...
ГАВРИЛА. О чем ты? Коли судить по пьесе Шницлера в постановке Мейерхольда, Коломбина только собралась выйти замуж за Арлекина, а бедный Пьеро, несчастный поэт, решил уйти из жизни...
СЕРАФИМ. Ничего подобного! Вероятно, тебя не было в «Доме интермедий», когда ставили пьесу. Коломбина в подвенечном платье прямо со свадьбы приехала к Пьеро и предложила ему вместе выпить вина с ядом. Пьеро выпил, а Коломбина не решилась и убежала на свадьбу.
ГАВРИЛА. Милый чудак, или совершенный дурак!
ПАЛЛАДА (ныне вся в кружевах, энергично качает головой). Это же по пьесе и пантомима... Нет, нет, Ольга Афанасьевна в жизни не станет разыгрывать столь мрачную пантомиму, щедро одаренная красотой и талантами. Она умеет весело посмеяться над влюбленными в нее мужчинами, словно и сама влюблена, и эта игра делает их ее друзьями, но не более. Она умна, муж ее обожает и сам хоть куда, чего же ей нужно, кроме игры?

Два молодых поэта.
ПЕРВЫЙ. А говорят, она глупа.
ВТОРОЙ. Она глупа там, где ей хочется, чтоб ее достали без труда.
КУЗМИН (проходя мимо). При ее красоте, а у нее есть шарм, как говорят французы, ей приходится попадаться часто. Она не знает слова «нет».
ВТОРОЙ. Паллада, сойдя с Олимпа, на нашей грешной земле сделалась Афродитой Пандемос.

Два немолодых актера.
СЕРАФИМ. Там, где собираются бродячие псы, как же обойтись без сучки.
ГАВРИЛА. Не одна здесь она такая. Вертеп, где нам и без светских дам и шлюх весело.

За столиком Ольга Глебова и Анна Ахматова. Обе смотрят на Всеволода Князева, только что вошедшего.

ГЛЕБОВА. Он влюбился в меня или в Галатею, все равно я могу сыграть с ним любую роль, какую мне заблагорассудится, не правда ли?
АХМАТОВА. Или какую он предложит?
ГЛЕБОВА. Какую он предложит? Он молод и поэт, и друг он Кузмина, что означает это, мне тоже хочется понять.
АХМАТОВА. О Психея! Твое любопытство погубит тебя.
ГЛЕБОВА. Нет, все это лишь игра, я Коломбина, он Пьеро, поэт влюбленный и гусар.
АХМАТОВА. Когда он Пьеро, он не гусар. Иначе все-таки это не совсем игра, а жизнь...
ГЛЕБОВА. Да, жизнь, какую мы ведем здесь в подвале Бродячей собаки...
АХМАТОВА (поднимаясь). Я не прощаюсь.

Глебова взглядывает на Князева, и тот подходит к ней. Крупным планом их лица, будто они одни.

КНЯЗЕВ. Вы что-то хотели мне сказать, сударыня?
ГЛЕБОВА. Я просто взглянула.
КНЯЗЕВ. Но в ваших глазах мелькнула... нежность.
ГЛЕБОВА. Нежность? И вы решили: это к вам?
КНЯЗЕВ. Это была вопросительная нежность.
ГЛЕБОВА. Ну, садитесь, чтобы мне не задирать голову, боюсь,  опрокинуться.
КНЯЗЕВ (делает движение подхватить ее). О, благодарю вас!
ГЛЕБОВА. Садитесь. За что вы меня благодарите?
КНЯЗЕВ. Усадили меня рядом с собою.
ГЛЕБОВА. И в чем тут радость?
КНЯЗЕВ. Я вижу вас одну, как будто мы здесь с вами совсем одни.
ГЛЕБОВА (оглянувшись). А Михаил Алексеевич? Он следит за вами, Всеволод. Он ревнует.
КНЯЗЕВ. Ах, вот вы о чем! Хотите посмеяться надо мной? Извольте.
ГЛЕБОВА. Посмеяться? Нет. Только надо условиться, чтобы потом не было недоразумений.
КНЯЗЕВ. Условиться? Хорошо. Я на все готов.
ГЛЕБОВА. Мне это не нравится. Не надо так серьезно.
КНЯЗЕВ. Игра - ваша стихия, не моя.
ГЛЕБОВА. А ваша стихия?
КНЯЗЕВ. Сказать: стихи - банально, а иначе как? Любовь.
ГЛЕБОВА (качает головой). Не надо так серьезно. Видите ли, я не стану вас слушать как Глебова-Судейкина, она дома осталась. Я здесь и сейчас Коломбина. Вы готовы сыграть роль Пьеро?
КНЯЗЕВ (страшно обрадовавшись). Худо-бедно готов.
ГЛЕБОВА. Отчего же «худо-бедно»?
КНЯЗЕВ. Увы! У Пьеро такая роль. Разве нет?
ГЛЕБОВА. Правда. Выходим на сцену.
КНЯЗЕВ. Нет, прошу вас, останемся здесь. А еще лучше: могу ли пригласить вас на интимный ужин?
ГЛЕБОВА. Но на ужин мне придется позвать мужа.
КНЯЗЕВ. К черту Арлекина! Я приглашаю вас на интимный ужин.
ГЛЕБОВА. И вы полагаете, я должна покориться?
КНЯЗЕВ. Вы сами настаивали на игре. Коломбина, будь она трижды замужем, имеет явную склонность к Пьеро. Поэтому на интимный ужин она просто не может не явиться.
ГЛЕБОВА. Это свидание?
КНЯЗЕВ. Всенепременно.
ГЛЕБОВА. Здесь это невозможно. Хорошо. Я подумаю, не пригласить ли мне вас на интимный завтрак. Но это надо заслужить.
КНЯЗЕВ. Я жизнь отдам.
ГЛЕБОВА. Отдать жизнь - значит умереть. Нет, на таких условиях я не согласна даже на игру.
КНЯЗЕВ. Это уже лучше.
ГЛЕБОВА. А, по-моему, хуже.

Заспорив, они поднимаются; Хор вокруг Коломбины и Пьеро.
 
            Х ОР
О, Коломбина! Коломбина!
Таинственна, как пантомима,
Очей веселых немота,
Телодвижений красота.

АХМАТОВА. Сергей Юрьевич, кажется, вам уготована роль Арлекина?
СУДЕЙКИН. Нет, Анна Андреевна, у Арлекина рожок.
АХМАТОВА. Рожок?
СУДЕЙКИН. Он разъезжает на автомобиле.
АХМАТОВА. Что вы хотите сказать?

Цыбульский импровизирует. Выходит, полька?

           ХОР
О, нет ее прелестней!
А наш гусар - Пьеро,
Он, как гусиное перо,
Исходит старой песней.
Любовь, отвага, честь -
Как смерти славной весть.
Всего одно свиданье -
Как сладкое признанье.
В любви успех не грех,
Но как любить ей всех?

                  8
Кабаре «Бродячая собака». 1915 год. На сцене Лариса Рейснер, она вся в движеньях словно танца.

               ХОР
      (вместе и отдельными голосами)
Заглянем мы в «Бродячую собаку»,
Где с чтением стихов Лариса Рейснер
На сцене выступала, да, впервые,
Со звонким голосом любви и гнева,
Движенье вся, как в танце иль в полете,
И Медный всадник, мнилось, ей внимал.
             ЛИКА
Она с ним вдохновенно речь ведет,
Вступаясь за поэта, декабристов,
Как если бы Россия - Атлантида
И ей спасенья нет в пучине вод,
И жертвоприношения напрасны,
Покуда не восторжествует свет,
Свет Разума и Красоты нетленной.
           ВСЕВОЛОД
И девушка как светоч воссияла
В подвале тесном, с дымом от сигар.
Улыбки, легкий плеск рукоплесканий.
             ГОЛОСА
Какая прелесть! И юна на зависть!
Еще талантлива? Не может быть!
            ГУМИЛЕВ
  (поднимается, все оглядываются на него)
Красива безусловно и – бездарна!
                 ХОР
   (комическая пляска вокруг поэта)
Нет, с вызовом попал он пальцем в небо:
Таланта ей хватало и ума,
Да с красотою гордой и всесильной,
Она ему, конечно, приглянулась,
Что было ясно. Барышня бы в слезы,
Но Рейснер лучезарно улыбнулась,
Нет, не ему, а публике, нашедшей
Ее стихи достойными вниманья,
И плеск рукоплескания пронесся,
Как дождь весенний посреди зимы.
       (С быстрыми сменами фона – места действия.)
И чаще Рейснер выступала всюду
На вечерах и в университете,
И в институте Бехтерева, где
Училась, изучая человека,
С умом ученого, а все поэт,
Как Леонардо, кстати с красотою
Мадонны Рафаэля, Моны Лизы,
Как находили, кто во что горазд.
    (Вовлекая и Рейснер в танцы и пляски.)
И также Рейснер обожала танцы,
Высокая, со станом Афродиты,
С глазами лучезарными, как счастье,
Красива ликом, с грацией харит
Из мира песнопений и молитв.

Продолжение см