Цитата сообщения NorilLag Степан СЕМЕНЮК: РАЗОРВАВШИЕ ОКОВЫ

http://www.exp21.com.ua/rus/special/69-5.htm
ВОССТАНИЕ НОРИЛЬСКИХ ЗАКЛЮЧЕННЫХ 1953 ГОДА
Из тьмы встает свободная держава,
Огни Норильска не погаснут в ней!
Из «Гимна норильских заключенных».

ГУЛАГ — вечная тема и вечная боль нашей памяти, которую предстоит осмысливать еще не одному поколению. Впрочем, сейчас отношение общества к недавнему прошлому далеко не однозначно. Бывает, что со временем притупляется острота восприятия, огрубевает наша способность к сопереживанию человеческим страданиям и нивелируется чувство собственного достоинства, которое должно призывать нас становиться на сторону униженных и оскорбленных. В последнее время даже стало модным видеть в любом суждении об истории политическую подоплеку, лишенную элементарного гуманистического смысла и простого человеческого понимания. Реакция на то, что мы изобличаем преступления эпохи сталинизма или рассказываем об украинском освободительном движении ХХ века, бывает разная: от «Ну наконец-то!» до «Руки тебе не подам!». Страсти противоборствующих идеологий, да еще при нашей незрелой политической культуре, порой превращают общественную дискуссию в ристалище с гарцующими лошадьми. Но нас сложно обвинить в тенденциозности, потому что мы рассказываем о том времени беспристрастно, руководствуясь только документами и воспоминаниями очевидцев.



В послевоенное время репрессивная машина СССР заработала с новой мощностью. Начался новый этап истории ГУЛАГа. Еще в 1943 году был принят Указ Президиума Верховного Совета СССР, предусматривавший особый вид наказания – каторжные работы для «фашистских убийц, предателей, пособников, оккупантов». Приговаривали к каторжным работам сроком на 10–20 лет военно-полевые суды, а после войны – особые совещания, решения которых никакому обжалованию не подлежали. И попасть в эти жернова могли не только настоящие прислужники оккупантов, но и…



К весне 1953 года в заполярном Норильске уже было 35 лаготделений и 14 лагпунктов исправительно-трудового лагеря (ИТЛ), 6 отделений (по 4–6 тысяч человек в каждом) Горного лагеря, причем количество заключенных в ИТЛ в 3,5 раза превышало их число в Горлаге, составлявшее 30–40 тысяч человек. За колючей проволокой оказалось немало солдат и офицеров – участников Великой Отечественной войны, партизан, узников фашистских концлагерей, а также принудительно вывезенных на работы в Германию. Было много жителей оккупированных немцами территорий, нередко арестованных «по подозрению» или «за намерение» и названных «изменниками Родины», «пособниками палачей». Смотревшие смерти в глаза, прошедшие через войну, перенесшие голод и множество тягот, они были совсем иным поколением, чем лагерники 30-х годов.

Возникла целая система лагерей со своими номерами и кодовыми названиями – «Леслаг», «Озерлаг», «Песчлаг» и другие. В Норильске был и Особлаг №2, он получил название «Горлаг», так как предназначался для обслуживания Горно-металлургического комбината, вернее, его строительства. В этом глухом заполярном крае в Горлаге содержались самые боевые политзэки: бандеровцы, литовские «зелёные братья», власовцы, советские офицеры и солдаты, попавшие туда по надуманным обвинениям, и множество других лиц, а также обычные уголовники, которые, как и во всей системе ГУЛАГа, поддерживались администрацией. Эти зеки должны были держать в страхе остальных.

После смерти Сталина 5 марта 1953 года в лагерях с нетерпением ждали ослабления режима, пересмотра дел невинно осужденных. Но амнистию в конце марта дали только уголовникам и заключенным с малыми сроками лишения свободы (а таких в Горлаге было немного). Ожидания политических заключенных оказались обманутыми, что вызвало у них разочарование, обиду, гнев и подтолкнуло к началу восстания. Одним из таких заключенных был Степан Семенюк, очевидец и участник самого крупного восстания в Норильске, о котором его рассказ.

Степан Семенюк родился 19 января 1920 года на Волыни (тогда - окуппированная Польшей территория). Начальную школу окончил в своем селе, учился в Луцке, затем в Катовицах и Варшаве. Работал учителем, преподавал историю в старших классах. В октябре 1938 года вступил в «Организацию украинских националистов» (ОУН). В августе 1940-го, через год после ввода советских войск в Западную Украину, перешел на нелегальное положение. В подполье стал руководителем Острожецкого района Ровенской области, псевдоним – Федькo. С февраля 1942 года руководил ОУН Луцкого района, а с мая 1943-го был референтом по общественно-политическим вопросам областного управления ОУН, псевдоним – Матвей. В августе 1944 года, после перехода через линию фронта на советскую территорию, был назначен ответственным за издательский сектор ОУН. В том же году, 9 сентября, был арестован и приговорен военным трибуналом НКВД Ровенской области к смертной казни. После того как три месяца отсидел в камере смертников, смертную казнь ему заменили на 20 лет каторжных работ. В июне 1946 года был этапирован в Норильлаг, где находился в лагерном поселении Дудинка, с 1949 года – в Горлаге-3. Принял участие в Норильском восстании в июне – июле 1953 года. В июле 1955-го был передан польским властям, а вскоре реабилитирован. Сегодня Степан Семенюк живет в Польше в городе Зелена Гура.

…6 июня 1945 года из Красноярской пересылки забрали нас на этап, привезли на дикий причал над Енисеем. Было известно, что повезут нас куда-то на север, но куда? Ведь государство в государстве – Норильлаг занимает территорию от Ледовитого океана до Тувы... Подплыл теплоход «Мария Ульянова», названный в честь матери В. Ленина. Было это старое судно, еще с боковыми колесами вместо винтового привода. Погрузили нас в трюм, где были сумерки, печаль и холод. Вместе с нами везли группу японских военных, в их униформе, но без знаков отличий. Конвой относился к ним довольно снисходительно. С каждым днем становилось все холоднее, железные стены и пол отдавали этот холод нам. Осталось только запеть: «Плачуть, тужать сини України»... На шестой день «Ульянова» причалила в Дудинке, и нас погнали на пересылку. Был погожий день, а может, ночь, и куда ни глянь – снег и лед. Ледяные горы достигали нескольких метров в высоту. Гнали нас через городок-поселок. Люди, преимущественно женщины, выходили из своих домов посмотреть на первый в том году этап заключенных, плакали и говорили:
– Миленькие, вы все здесь погибнете! Вас на смерть сюда привезли…

Так приветствовало нас Заполярье почти на 70-м градусе северной широты. Дудинка – портовый городок, ворота в Норильск и Ледовитый океан, но прежде всего – пересылочный лагерь Норильлага. Сюда целое лето свозили заключенных по Енисею и через северный морской путь – из Архангельска и Мурманска. Из Дудинки развозили рабов по лагерям, но больше всего в Норильск – сто километров на восток. Нашу бригаду назначили на строительство железнодорожной станции «Дудинка сортировочная», которая находилась в четырех километрах от города, в тундре.

...Нас очень плохо кормили. Однажды наша бригада отказалась обедать и потребовала к себе начальство. Прибежали все. Это была наша первая попытка забастовки, но другие бригады нас не поддержали, хотя от голода страдали все. Люди вылавливали и ели котов, других зверей и птиц, которые оказывались в зоне или возле нее.

...Зимой 1947 года нас этапировали в Норильск по железной дороге в вагонах, где не было света, скамей и отопления. Вокруг царила полярная ночь, и стоял полярный мороз (– 40–50°С). В Норильске загнали нас в лагерь №4, более 4-х тысяч заключенных которого уже трудились на стройке Большой обогатительной фабрики (БОФ). Дали нам новые «личные номера», я получил номер «В-408». Через какое-то время меня нашли друзья из Яловичей – Николай Вальчук и Василий Мирчук. Они взяли меня из бригады плотников и устроили рабочим в геодезическую группу. Работа была нетяжелой, и я начал оживать... Впоследствии встретился Ткачук, член Украинской повстанческой армии (УПА) с Волыни. Так мы начали искать всех, кто из Украины: из Донбасса, Житомира, Одессы, Харькова...

Начальство лагеря и БОФ, пытаясь заинтересовать нас, чтобы мы лучше работали, начало организовывать в лагере «производственные совещания». На одно такое «совещание» пришел начальник фабрики инженер Вальц и заместитель начальника комбината по лагерям Воронин, который с циничной чекистской откровенностью сказал:
– Собственно говоря, какая разница между вами и вольнонаемными? Только та, что на них еще не заполнен формуляр.

Этим он выразил всю суть «самого гуманного правительства».

...Однажды в 1949 году группу заключенных, в которой и я оказался, забрали на этап и погнали к лагерю, обслуживавшему никелевый завод под кодовым названием «Завод №25», потому что тут все было засекречено под номерами, а не по профилю продукции. Теперь этот лагерь оборудовали как особорежимный в системе Горлага – лаготделение Горлаг-3. Уже на вахте встречали меня Данила Шумук, Василий Мирчук и другие друзья, которые попали сюда раньше. Здесь зарегистрировали нас под новыми «личными номерами», я стал «Щ-903». Номера должны были быть написаны на всей одежде – впереди на штанах и шапке и на плечах. Кроме особого режима, в лагере действовала двойная оперативная служба – МВД и МГБ (так назывался тогда КГБ). Первая занималась поддержанием порядка, вторая проводила следствия, организовывала провокации. Эмгэбисты называли первых «тряпичниками»... Каждый из нас был под тайным следствием. Нас гнали на возведение заводов строительных материалов и на упомянутый «№25». Но каторжане были изолированными, нас предполагали в конце концов ликвидировать, поэтому многие уже разуверились, другие просто привыкли к каторге. Абсолютное большинство были украинцы, а среди них члены ОУН и УПА, которые считали себя действующими воинами Украины. Это дало возможность создать организационную силу, способную победить разочарование. За три года была создана достаточно действенная организация самозащиты, которую чекистам не удалось раскрыть.

Положение в лагерях становилось напряженным, в мире продолжалась «холодная война», и это отражалось на действиях власти... Однажды к нам пришел вольнонаемный М. Путько – бывший член Сельраба и КПЗУ (Коммунистическая партия Западной Украины), посол в Польской республике; был арестован при переходе границы СССР, осужден на 10 лет за национализм; отсидел все. Он был встревожен тем, что получил официальный приказ уволиться с предприятия и явиться в органы МГБ. Такой же приказ получили многие заключенные, которые работали на ответственных должностях. Их всех забрали и «куда-то дели». До сих пор неизвестно, что с ними сделали. Зашел В. Мирчук с нерадостной вестью: «Черный Иван (Иван Гуменюк. – прим. ред.) похвастался, что вызвал его майор МГБ из Красноярска и сказал, что после того, как расправятся с троцкистами (так называли всех осужденных до 1939 года. – прим. ред.), то возьмутся за бандеровцев (так называли всех политзаключенных после 1939 года, независимо от политической ориентации, и даже национальности. – прим. ред.)». Было ли это провокационное предупреждение? За троцкистов уже взялись, что нас ждет, и что нам делать? Долго ждать не пришлось. Как-то ночью арестовали всех известных активистов-украинцев. Почему? От следователей мы узнали, что якобы они готовили погром на русских, доказательством чего должно было стать «наше холодное оружие», которое чекисты нашли в снегу возле бараков, где жили русские. Ребята держались достойно, и через месяц всех выпустили. Провокация не удалась.

...Ситуация в Горлаге Норильска, где в большинстве находились украинцы и прибалты, а также представители других порабощенных Россией народов, становилась взрывоопасной. Власть явно готовилась к ликвидации «врагов народа» – бандеровцев. Было это следствием положения в мире, в частности в Восточной Европе и в самом СССР (назревала новая мировая война). Конвойные войска ужесточили режим, день и ночь проводя тренировки по штурму зоны с участием собаководов. К гарнизонам ВВ (Внутренние Войска НКВД) прибывали новые подразделения. Но и мы уже не были такими, как два-три года назад. В 4-й и 5-й зоне чекисты застрелили нескольких заключенных. Началась забастовка, пассивное сопротивление власти, которое возглавил Евгений Грицак. Прошла неделя, я встретился с Д. Шумуком, он настаивал на том, что надо немедленно начать забастовку: «Нас от присяги (в УПА. – прим. ред.) никто не освобождал, и когда-то нас спросят, почему мы этого не сделали». Это была правда, но, чтобы начать сопротивление, нужно быть уверенным, что нас поддержит большинство в лагере, и нужно взять на себя ответственность за судьбу восставших людей.

При обсуждении организационного положения выяснилось, что сетью Самообороны охвачены 180 лиц и втрое больше верных сторонников. Решили, что в ближайшее воскресенье люди в бараках не явятся на проверку. Это должно стать своего рода показателем нашей готовности. Но, как бывает в жизни, неожиданная провокация МГБ опередила нас. 2-го июня эмгэбисты спровоцировали в бараке усиленного режима (БУР) драку между политическими и уголовниками. Солдаты затянули в запретную зону одного лагерника с намерением застрелить за «попытку к бегству». Другие каторжане ринулись на помощь товарищам в БУРе, а солдаты открыли огонь и застрелили 6 человек. Эта провокация ускорила ход событий в Горлаге-3, а именно начало восстания, которое длилось два месяца. Администрация лагеря покинула зону, мы установили свое управление. Приезд начальника Горлага на переговоры ничего не изменил, его выгнали. Теперь нужно было самим утвердить в лагере безопасность и порядок, уход за больными и ранеными. И с этим наши люди справились. Каторжане единодушно поднялись на борьбу и рвали самые тяжелые кандалы – кандалы привычки к каторге! Наша настойчивая обработка в течение нескольких лет оправдала себя. Мы снова были в бою за свободу! Не будем забывать, что именно члены ОУН и УПА и прибалты годами пилили те кандалы и первыми пошли под пули. Спустя несколько дней созвали совещание и выбрали новый забастовочный комитет во главе с Борисом Шамаевиным, обрусевшим татарином, который сказал о нас: «Это люди, которых мы недооценивали, они знают чего хотят и что надо делать. Склоним головы перед ними».

Наш подпольный штаб сопротивления располагался в комнате санитара Якова Сушкевича, члена ОУН с Киевщины, а руководителем был Д. Шумук. От нас в забастовочном комитете были, кроме других, Кость Король, Роман Загорулько, что давало нам возможность влиять на его работу.

…Жизнь в лагере нормализовалась. Организовалась культурная жизнь, каждая национальная группа образовала свой хор, и вместе давали концерты. Круглосуточно определенные люди были на страже на зоне, чтобы не допустить провокаций со стороны чекистов. Хоть я не был членом забастовочного комитета, ни разу публично не выступал, все равно моя фамилия нашлась в «секретном списке активных организаторов мятежа». Связью с другими лагерями занимался Василий Мирчук. Люди в поездах, проезжавших мимо зоны, приветствовали нас поднятыми руками, что придавало нам сил. На радиоузле также был наш человек. Официальную прессу нам доставляла маленькая девочка Аня. Ее мать или отец засовывали газеты Ане под платьице, а наши звали девочку к себе и забирали их. Охранники тогда еще не стреляли по детям. Прошло только три месяца после смерти Сталина, и у органов была неопределенность: а вдруг новая власть будет наказывать за расстрелы? Убитых в первый день друзей похоронили в зоне по религиозному обряду, панихиду отслужил православный отец Тихон Бабий – священник с Киевщины, который отказывался работать в церковные праздники. Места от пуль чекистов на стенах бараков сфотографировали и пометили краской. А чекисты и лагерная администрация все фотографировали с вышек, где стояли охранники.

...И тут неожиданно в наш лагерь приехал вице-прокурор СССР Вавилов, прямо с аэродрома, как заявил членам комиссии на вахте, один, только со своим секретарем. Проверив документы, его впустили в зону. Б. Шамаев с членами комитета провели его всюду, где он хотел. Выйдя из барака инвалидов, он задержался, опустил голову и будто сам себе, но так, чтобы все услышали, произнес: «Ужас! Такого еще не видел». Не одно человеческое несчастье прошло перед его глазами, а здесь ему открылось такое, чего еще «не видел». Это было своеобразное мерило условий, в которых мы находились. Везде ходил, внимательно слушал, смотрел. Комитет объявил сбор всех каторжан во дворе зоны, чтобы прокурор мог пообщаться и ответить на вопросы. Обещал обо всем доложить в Москве и призывал прервать забастовку и выйти на работу, пообещал, что власть разберется. Старая песня, сопротивление мы не прекратили. Другие лагеря уже поддались. А мы держались нерушимо и становились сильнее. А тут – арест Берии, что дало нам новые силы и надежды. ...Среди прочих стоит вспомнить Петра Миколайчука. Когда-то он годами скитался с фальшивыми документами по всему Союзу. Теперь буквально из ничего изготавливал матрицы для печатания листовок. Мы пересылали их за зону своей «авиацией» – воздушными змеями...

Два месяца нашей «республики» в Горлаге-3 не только вернули нам утраченные на каторге силы, но также показали нашу политическую и моральную силу другим, и власти в том числе. Им не удалось провести успешно ни одной провокации.

...Вокруг лагеря власть установила громкоговорители, через которые день и ночь нас призывали «прекратить мятеж», выйти из зоны, пугали наказаниями. Большого успеха эта акция не имела. В течение двух месяцев и в ночь перед штурмом лагеря из зоны вышли от силы тридцать человек. А в лагере было нас около четырех тысяч. Выходили по разным причинам: одни боялись мести товарищей, другие от страха перед наказанием, кто-то просто не выдержал психически. Нужно понимать: мы жили два месяца в закрытой зоне лагеря без всякой связи с внешним миром, словно островок в бескрайнем океане тундры; под постоянной угрозой штурма войсками НКВД и постоянной угрозой наказания, которая звучала из громкоговорителей, – не каждый мог выстоять. Выдержали морально и политически закаленные, а их было большинство. Выстояли и победили.

...4 августа 1953 года в 2 часа ночи начальник гарнизона майор Полостяной обратился к нам через громкоговорители приблизительно так:
– Заключенные каторжане! Приказываю выйти из лагеря в течение тридцати минут. По истечении этого времени, на основании Приказа министра Внутренних Дел СССР, в лагерь войдут войска. При сопротивлении будет применено оружие.

Повторил это раза три. Вышли несколько человек. Спустя полчаса автомашины с вооруженными солдатами (автоматы были привязаны к их рукам!) через все ворота въехали на зону, стреляя по безоружным людям. Мы ведь никакого оружия не имели, нашим оружием была правда и решительность отстаивать ее ценой своей жизни. За машинами шли пехотинцы и выгоняли людей из бараков штыками и прикладами в тундру, где потом приказали лежать ничком. Люди в отчаянии бросались на озверевших солдат с камнями, с голыми руками, и погибали. Всего погибло во время штурма, по официальным данным, 56 каторжан. А на самом деле? В тундре всех активистов пытали, кто только хотел, да еще и ограбили. Разделили нас: одних отправили обратно в лагерь, других сразу в тюрьму «Яма», а остальных – в изолятор, в специально отгороженный барак. К этим заходил старшина спецвойск, которые сюда специально прислали с материка, и когда был выпивши, рассказывал о своем участии в «усмирении» бунтов и забастовок в разных городах России – в лагерях и на заводах. У него была такая «трудовая книжка», в которой он отмечал все те акции.

...Из зоны передали, что наших застреленных друзей власть похоронила в гробах, на похоронах должен был присутствовать начальник лагеря капитан Тархов, который, когда спускали гробы в могилу, снял шапку и заплакал. Может, проявилась у него исламская скорбь? Он был татарином.

...Еще когда держалось сопротивление, одному каторжанину пришло время освобождения, приехала его жена. Начальство вызвало его и сообщило, что он свободен. Но он отказался выйти из лагеря, остался с нами до конца. И ночью 4 августа 1953 года, во время штурма лагеря, солдаты застрелили его.

Забрали и тех, из изолятора, в «Яму». Начальник учетной части (УЧ) капитан МГБ крикнул мне: «Господин Семенюк, прошу, экипаж подан!», показывая на «воронок».

Тюрьма не зря называлась «Ямой», но никто не сломался, у всех было воодушевление, что свершилось то, чего никогда никому до сих пор в истории России не удалось. ...Потом боялись нас – когда выводили на прогулку, то заковывали руки в кандалы спереди или сзади. И было смешно, когда кто-то хотел по малой нужде, а надзиратель должен был его обслужить.

Согнав сюда всех мятежников из всех «горлагов» Норильска, отправили нас на вокзал и на этап в Дудинку. Оставляли мы Норильск, оставляли Горлаг, годы каторги; оставляли в этой вечной мерзлоте тысячи замученных и казненных узников. Еще на вокзале, когда мы уже были в маленьких вагончиках, капитан Никифоров бегал под вагонами и в ярости кричал: «Кому пулю в затылок?». Но люди над ним смеялись. Остался на перроне и начальник гарнизона ВВ майор Полостяной, который на второй день забастовки стоял за зоной и в своей бессильной ярости показывал нам из штанов конец своей нижней плоти.

…«Не прошел номер» с провокацией – запланированной сверху расправой с бандеровцами. Нам удалось избежать страшной трагедии – уничтожения всех после смерти Сталина, как это делали с заключенными в 1941-м, отступая из Львова, Тернополя, других городов. Хотя без жертв не удалось обойтись. Люди ежедневно гибли в лагерях от холода, голода, болезней и тяжелого труда, от несчастных случаев во время работы, обогащая своим каторжным трудом империю и ее режим, который угнетал всех здесь и в Украине.

...Опять нас погрузили на теплоход. На двенадцатый день он причалил к дикой пристани в Красноярске. ...Еще когда мы плыли по Енисею, в Игарке приблизился к судну молодой парень на лодке и крикнул: «Вас везут в Центральный политический изолятор во Владимир».

...Тюрьма в Красноярске старая, солидная, царская еще. На ней табличка: «ТЮРЬМА КГБ». Что-то новое. Мы еще не знали, какие уже произошли изменения в МВД. Нас троих посадили в камеру 5, специальную. Окна не было, в оконный проем была вмурована довольно толстая железная плита с дырками диаметром 4–5 сантиметров. Изнутри еще железная решетка, а снаружи жестяной козырек. ...А дальше – на этап, во Владимир...

После норильского мятежа многие лидеры и активисты заключённых прошли через мясорубку МГБ. Некоторые были расстреляны в тайге, остальных отвезли в тюрьму под печально известной горой имени Шмидта — «Шмитиху». Это название было синонимом смерти. Здесь, так же как в немецких концлагерях, умерших голыми закапывали в глубокие траншеи. Трупам пробивали головы железным прутом — на всякий случай. После войны, когда строился Норильский медеплавильный завод, заключённым пообещали, что те из них, кто будет хорошо работать, удостоятся чести быть похороненными в белье.

Массовой расправы в тюрьме «Шмитиха» не произошло — времена были уже не те. Зачинщиков восстания отправили во Владимирскую тюрьму, в 1956 году выпустили, а в начале 60-х опять посадили. Остальные получили новые сроки и были разосланы по разным лагерям. Через три года почти всех освободили в связи с так называемым «разоблачением культа личности» Сталина. Некоторые из ветеранов Норильского восстания до сих пор живы.

Степан СЕМЕНЮК
участник Норильского восстания

«Экспедиция XXI» №2 (69) 2008
http://www.exp21.com.ua/rus/special/69-5.htm